Обретение Родины

— Объявляю наш массовый митинг открытым. Приветствую и поздравляю вас, товарищи! — произносит Орбан по-украински, а дальше продолжает речь на венгерском языке. — Многих наших славных товарищей нет здесь среди нас и никогда не будет. Они погибли, замучены до смерти. Но партия и народ живут. Партию тоже преследовали, народ тоже мучили, но ни партию, ни народ уничтожить нельзя… Предлагаю спеть Интернационал!

Звуки гимна раздаются сначала робко, неуверенно, подхваченные лишь несколькими женщинами из первых рядов, которые поют каким-то плачущим тоном. Но к ним мало-помалу присоединяются все новые и новые голоса, и вскоре пение становится смелее. Последние две строки выливаются уже из доброй сотни глоток. Едва гимн закончился, кто-то запевает его снова. Теперь поют Интернационал все присутствующие, мелодию его подхватывает вся площадь.

Вторично отзвучал гимн. Берек приготовился к тому, что сейчас Орбан передаст слово ему. Но тот словно совсем забыл, что он председатель митинга: вновь и вновь проводит рукой по лбу, что-то тихо бормочет и счастливо смеется.

— Все это правда! Истинная правда! — невольно вырывается у него.

Берек выступает вперед и кладет правую руку на перила балкона.

Имре Берек еще молод, ему едва перевалило за тридцать. Это среднего роста человек, широкоплечий, с большой круглой головой и черными как смоль волосами. До заключения он был очень крепкий и подвижный, весь какой-то пружинистый, а сейчас движения у него медленные и тяжелые. Все время болят почки и так ноет левое плечо, что рукой нельзя даже пошевелить.

Не вполне уверенный, совладает ли он со своим голосом, Берек сначала говорит очень тихо, как будто выступает не под открытым небом, а всего лишь в небольшой комнате. Но слова звучат отчетливо и ясно, а уже после первых фраз, вновь обретя уверенность и осмелев, Берек ведет речь значительно громче. В первые минуты голос у него чуть хрипит, но постепенно, окрепнув, становится все чище и чище.

Еще ночью Берек вместе с товарищами хорошо продумал и обсудил все, о чем собирался сегодня говорить. Но тут, на митинге, его речь сложилась совсем иначе, и ему удалось сказать лишь немногое из того, что он подготовил. В то же время он высказал целый ряд новых мыслей. Вчера план предстоящего выступления рисовался ему в таких чертах: освобождение — только начало истинного обретения родины. Чтобы построить новую, свободную жизнь, потребуется еще много, очень много усилий, тяжелого труда, и не только лишений, а гораздо больше — готовности приносить жертвы, преодолевать опасности; новую жизнь, свободу, полученную венгерским народом как бы в подарок от советского народа, придется защищать против тех, кто завтра или послезавтра вздумает пойти по стопам Гитлера. Вот, собственно, и все, чем думал ограничиться Берек. Закалить людей, подготовить их к новым боям — именно таков был его первоначальный план.

Но когда перед его глазами предстали сотни бедных, измученных, уставших от войны людей, в обтрепанной одежонке пришедших сюда присягнуть на верность новой жизни и получить зарядку на будущее, Берек невольно отступил от намеченного плана, хотя и теперь не переставал верить в его правильность. Ведь человеку дан не только мозг, но и сердце! Коротко рассказав о новых задачах, он заговорил о будущем, о прекрасном, великом, счастливом будущем…

В тот момент, когда Берек заключал свою речь призывом бдительно защищать обретенную свободу, артиллерийская канонада со стороны Чопа усилилась. Но гул орудий уже не мешал ни оратору, ни его слушателям. Напротив, он как бы согласовался с твердыми, решительными словами докладчика о силе народа, о его воле к завоеванию свободы.

После полудня, наполнив пятилитровую бутыль лучшим вином из своего погреба и завернув в большую салфетку изрядный кусок окорока, трактирщик Янош Конц понес это все в Цыганский ряд, где проживал Лайош Орбан. Войдя в дом к старому мастеру, трактирщик преподнес ему «сей скромный дар» как свидетельство величайшего к нему уважения и искренней любви.

Это было в первый и последний раз, что трактирщик разговаривал с Орбаном. И беседа их продолжалась весьма недолго. Старый мастер не принял подношения Конца.

— Вы меня обижаете, господин Орбан!

— И не собираюсь, господин Конц! Зачем мне вас обижать? Сами видите, вино мне ваше ни к чему, так как за последние пять лет я совсем от него отвык да и раньше пил мало. Что до ветчины… Верите ли, за эти годы я успешно научился обходиться без деликатесов. А ветчины не едал с рождения, так что, сами понимаете, мне от нее и отвыкать особенно не приходилось. И как видите, ничего. Дожил без всего этого до самых седин.

* * *

Майор Балинт приехал в Берегово через три-четыре часа после окончания митинга.

Перед этим в Мукачеве ему пришлось проработать непрерывно почти двое суток. Особенно долгой и тяжелой оказалась вторая ночь, проведенная им в типографии. Когда она наконец кончилась и лысый майор совсем было собрался лечь спать, в типографию неожиданно явился Дюла Пастор. Он пришел за Балинтом.