Обретение Родины

Здесь уже осуществляли земельную реформу, уже вооружали новую армию, уже приступили к восстановлению страны. Здесь ни у кого не было времени для мечтаний, и в то же время каждый мечтал о завтрашнем и послезавтрашнем дне, о том, что будет через десять, двадцать, пятьдесят лет.

И лысый майор сразу почувствовал себя в родной стихии.

После долгих поисков он набрел наконец в левом конце коридора на комнату в два окна, где занимались вопросами организации новой армии. Тут стояло два письменных стола, один из которых, как потом выяснилось, служил местом для решения задач иного рода. За ним, низко склонившись над книгами, различными выкладками и бумагами, сидел человек неопределенного возраста, низенький, веснушчатый, с соломенного цвета волосами. За ухом у него торчала перьевая ручка, в правой руке он держал цветной карандаш. Человек этот вполголоса, но с необыкновенной горячностью о чем-то спорил сам с собой и молниеносно делал какие-то пометки. Книги и листы с выкладками так стремительно менялись при этом местами, будто перед Балинтом находился иллюзионист, пытавшийся развлечь его демонстрацией всякого рода фокусов.

— Мало, мало!.. — сердито ворчал веснушчатый фокусник. А затем вновь подбадривал себя: — Возможностей там куда больше, только надо их найти!

За соседним столом сидело трое: Шомоди — Балинт знал его еще по Давыдовке, а последний раз видел в стрыйской антифашистской школе, — напротив него Петер Тольнаи и еще какой-то незнакомец в военном, но без знаков различия. Когда Балинт вошел, незнакомец вскочил и по форме доложил:

— Капитан авиации Ференц Шандорфи.

Не столько имя, сколько звание офицера авиации заставили лысого майора сразу догадаться, что перед ним тот самый капитан, который работал в Будапеште с группой Марота.

Балинт спросил:

— Товарищ Шандорфи, удалось ли вам выяснить, что случилось с Ласло Маротом?

— К сожалению, нет, товарищ майор. Нам известно только одно: он выехал с гамасапустского аэродрома в Будапешт на моей служебной машине, но на место не прибыл. Что произошло с ним по дороге, жив он или нет… мы не знаем. Будапештские товарищи продолжают поиски.

— А вы, товарищ Тольнаи, остаетесь работать здесь?

— Нет. С сегодняшнего дня вступаю в новую армию в качестве офицера-воспитателя. Заместителем начальника воспитательного отдела.

— А кто начальник?

— Его пока нет.

— То, что нам удалось заполучить в наши ряды товарища Тольнаи, наш первый серьезный успех в деле организации новых воинских подразделений, — сказал Шандорфи. — Фараго и Кери предприняли все возможное, чтобы этому помешать. Туго придется теперь Тольнаи.

— Поживем — увидим!

Петер Тольнаи старался выдерживать твердый, уравновешенный тон, но это ему плохо удавалось. Он ведь первый раз в жизни находился в Доме партии. Свою партийную школу ему довелось пройти в обратном порядке: сначала работать в качестве фронтового партийного агитатора и лишь после этого стать членом партии. И насколько решительно действовал он на фронте, настолько же неуверенно делал теперь первые шаги на новой работе.

Балинт понимал внутреннее состояние Тольнаи и, желая поддержать в нем веру в себя, с преувеличенной категоричностью заявил:

— Как только Тольнаи приступит к делу, положение быстро изменится.

— А пока обстановка далеко не радужная! — заговорил в свою очередь Шомоди, только что вернувшийся в Дебрецен после пятидневной поездки по периферии. — В деревнях мужчины встречаются редко. Вот смотрите, что получается. Созываешь, например, сходку. Лишь только становится известно, что будут выступать коммунисты, немедленно сбегаются все, от мала до велика. За борьбу против германского фашизма высказываются поголовно все, приветствуя формирование новой армии. А начнешь подсчитывать, сколько имеется в деревне мужчин, способных носить оружие, и налицо лишь жалкая частица того, что крайне необходимо. А пока мы делаем попытки мобилизовать то, чего нет, Габор Фараго занимается не налаживанием продовольственного снабжения, а формированием армии, скликая для этого реакционнейших офицеров.

В то время как Шомоди делился своими соображениями и приводил собранные им малоутешительные сведения, сидевший за соседним столом веснушчатый светловолосый человек неожиданно выхватил из-за уха ручку и яростно швырнул ее в сторону. Потом столь же неожиданно вскочил. Стоя, он уже не казался таким маленьким — при коротком туловище у него оказались довольно длинные ноги. Когда он занимался своим бурчаньем, на него смешно было смотреть. Но сейчас этот светловолосый человек, победоносно блеснувший в сторону Шомоди и его собеседников большими смеющимися карими глазами, производил очень симпатичное и располагающее впечатление.

— Все-таки я был прав! — воскликнул он.

И сразу, без всяких церемоний, не дожидаясь никаких расспросов, пустился в разъяснения: