Обретение счастья

Гостиная выглядела слишком помпезно, и все в ней напоминало о вкусах бывшей жены Юрия Михайловича.

Спальня вообще не настраивала на сколь-нибудь умные мысли, как, впрочем, и ни на какие другие.

Была в квартире академика и еще одна комната, дальняя и удобная, но там жила его дочь, вернее, только ночевала, очевидно, чувствуя себя лишней в родительском гнезде. Ольга понимала падчерицу, поскольку сама когда-то очень тяжело пережила повторный брак матери.

Когда в их смежной двухкомнатной «хрущевке» появился чужой мужчина, Ольга заканчивала школу.

Отец давно ушел от матери. Ольга почти не помнила их вместе. Обосновавшись в другой семье, он неожиданно и резко изменился — с лица исчезло угрюмое выражение, и Буров-старший стал производить впечатление благополучного человека.

Мать же, наоборот, день ото дня становилась все несноснее. Ее беспричинные истерики и придирки Ольга не могла объяснить ничем. Но потом вдруг появился Карл Карлыч Мейер, обрусевший немец, и мать словно забыла об Ольге.

Каким был отчим? Никаким — некрасивым, неумным, непреуспевшим. Девушка не могла взять в толк, что могло привлечь мать в этом человеке? Но, к счастью, через несколько месяцев после официальных изменений в жизни семьи, Ольга успешно сдала выпускные экзамены и сразу же уехала в Москву.

За восемь общежитских лет — пять студенческих и три аспирантских — она навещала недалекую родную Тулу всего несколько раз.

«Наверное, и я падчерице кажусь некрасивой и неумной, как когда-то мне — отчим», — она сочувствовала Маше и старалась не усложнять ее жизнь.

Ольга подошла к окну, желая увидеть то, что приблизительно можно было назвать урбанистическим пейзажем. С пятнадцатого этажа дома на Олимпийском проспекте открывался вид только на небо.

Окно выходило во двор. Далеко внизу проехала машина, за ней — еще одна. Оба автомобиля были почему-то красного цвета, как и клен, чуть менее яркий и полуоблетевший.

Вечерело. Ольга почувствовала, как подкрадываются ранние осенние сумерки, и от их приближения на душе стало прохладнее. На сердце было пусто и неуютно, как в бетонном московском дворе.

Тихо ступая, Ольга прошла по комнатам, едва ли не впервые почувствовав себя лишней в этой большой, не ею обставленной квартире.

Юрий Михайлович крепко и мирно спал, посапывая, как ребенок.

А в гостиной стояли розы. Семь бордовых тугих головок, не схваченных октябрьскими заморозками. «Южные, — мелькнула мысль, — тепличные», — вторая мысль была более реальной.

Ольга взяла телефонный аппарат и, разматывая длинный провод, перенесла на кухню. Номер она хорошо помнила.

— Алло… Добрый вечер, Миша… Да, я… Хорошо, а как у вас? Что? Нет, из дома… Позови, пожалуйста. Танюшу… Да, это я. Мне нужно с тобой поговорить… А сегодня? Выезжаю.

Ольга вышла в прихожую, чтобы надеть плащ, и только тут заметила, что она все в том же легком крепдешиновом платье. Черном.

«Траур по ушедшей любви», — грустно улыбнулась она собственному зеркальному отражению.

Юбка, свитер, плащ. Все — синее, но разных оттенков. Платок с голубым узором. «Что еще? Не забыть зонтик. И деньги на такси».

Машину удалось поймать почти сразу.

— Пожалуйста, на Садовое, — сказала Ольга и уточнила. — Колхозная площадь.

— Мигом будем там, уважаемая.

Денег едва хватило расплатиться, и Ольга с привычной усталостью в который раз подумала о светлом настоящем.

Вот и знакомая площадка на четвергом этаже. Ольга дважды нажала на кнопку звонка. Шаги за дверью послышались почти сразу же. «Миша», — узнала гостья. Дверь открылась с шумом, с каким открываются двери только в старых домах.

— Оленька! Как ты быстро приехала, — он улыбался широкой открытой улыбкой.

— Привет.

— Заходи. Снимай плащ. Вот тебе тапки, — он суетливо, но умело ухаживал за гостьей. — Проходи в комнату, а я чайку соображу.

Таня и Миша жили в небольшой комнате в коммуналке, где, кроме них, обитало еще три семьи. Воздух в коридоре был спертым, и Ольга поспешила войти в комнату.

— Оля! — Таня полулежала на тахте, бледная, с заметными мешками под глазами. — Извини, что не открыла тебе дверь.

— Что ты, что ты. Как себя чувствуешь?

— Лучше. Несколько дней назад так прихватило, что думала… Спасибо Мишке, выходил.

— Что ж мне не позвонила?

— У тебя своих забот, небось, полон рот, — Таня смотрела всепонимающе.

Ольга знала, что Татьяна страдает хронической почечной недостаточностью. Она заболела давно, еще в юности, и с годами недуг прогрессировал, иногда надолго укладывая Таню в клинику. Врачи уже пытались внушить ей идею трансплантации почки, но Таня была категорически против, из последних сил пытаясь удержаться.

— Оля, что случилось? На тебе лица нет.

— Разве? — самой Ольге казалось, что она абсолютно спокойна.

— Да уж… Поцапалась со своим академиком?

— Нет, что ты. С ним невозможно поцапаться. Его можно только обидеть.

— Тогда — что?

— Я сегодня видела Захарова.

— Все понятно… Он что же, в Москве?

— Представь себе.

— Надолго?

— Не знаю. Это не имеет значения.

— Почему же? Имеет, если эта встреча так на тебя подействовала, — зеленые глаза смотрели сочувственно.