Обретение (СИ)

– Ты напрасно опасаешься, – я первым нарушил неловкое молчание, – но я тебя понимаю: самых разных людей может привести в дом метель. Даже злодеев, которым привычно чужую кровь проливать. Но почему вы впустили незнакомцев? Это не постоялый двор, не таверна, которые оказывают подобного рода услуги, это – ваше личное жилье...

– Я бы оставил вас снаружи. Мне не нравятся чужаки в доме, – ответил он мне, прямо глядя в глаза. – Но старики запрещают.

– А ты всегда слушаешься стариков?

– Нет, конечно, – он ухмыльнулся. – Но тут они лучше знают. Да и обижать их нельзя.

– И что же они сделают, если обидятся? – я заинтересованно обернулся, бросив на половине обустройство спального места: как раз вынул одеяло из заплечного мешка, а тючок с запасной рубашкой и бельем собирался пристроить вместо подушки в изголовье.

– Уйдут.

– Как… уйдут? – такой ответ вверг меня в недоумение. – Куда?

В моем представлении старый человек всегда привязан незримыми цепями к тому, что было нажито, как репей цепляется за прошлое, в штыки воспринимает новшества и перемены, признавая ценным лишь собственный жизненный опыт. Консерватор и ретроград, чьи советы скорее тормозят развитие общества, чем приносят пользу… и такой крутой поворот?

– Никто не знает, куда, но такое уже бывало раньше, – юноша передумал покидать гостей и пристроился на перекладине лестницы, ведущей на полати.

Я сел рядом, приготовившись слушать очередную поразительную историю – их у меня уже скопилось немало. Даже сон отлетел, хотя совсем недавно давил на уставшие плечи, маня предвкушением отдыха. У стола суетилась женская половина семьи, убирая посуду, Учитель Доо, Текудер и патриарх с сыном о чем-то тихо беседовали, попивая вино из глиняных чашек, в отгороженном от общей трапезной уголке. Нам никто не мешал.

– Жил некогда в Шусине Очирбат-гуай, – начал он свой рассказ. – Большую семью имел. Сыновей сильных имел, дочерей красивых. Скота бессчетно. Овец жирных, кобылиц быстрых, волов могучих. И все, за что брался он, получалось легко и красиво, как на пиру льется песня. Долго длилось его счастье, но изменило. Судьба наслала мор и глад на его долину – и как с ними справиться самому? Посланники из города пришли. Снадобье привезли, вылечить всех обещали, а за это отречься от заповедей предков потребовали, принять новый уклад. Очирбат-гуай прогнал чужаков. Но мор не ушел. И луны не прошло, как половину детей потерял. Сыновей, дочерей потерял – не сдался. Жена, сердца отрада, песня души, умерла – не сдался, не позвал обратно городских. Трупы коров и овец грудами легли на вытоптанные дикими лошадьми пастбища. Воды реки приносили отраву. Ветер на крыльях своих – черную засуху… И тогда старший сын пошел против воли отца. Пошел против обычаев предков. Он вернул посланников, принял из их рук лекарство, подчинился новым законам.

И не только сын Очирбат-гуая. Молодые и дерзкие восстали против не знающих, как справиться с бедой отцов. Мир меняется, – говорили они, – принимает новую форму, устраивается по иным, отличным от прошлых, правилам, а те, кто распоряжается нашей судьбой и жизнью, словно не замечают этого, оберегая обычаи предков и потрясая вышедшими из обращения ценностями. Их мудрость казалась молодым стариковской блажью, советы – брюзжанием, запреты – произволом деспотов, не желающих расставаться с властью.

«Прости, сын мой, – сказал Очирбат-гуай, – что не смог воспитать тебя правильно!» Сказал – и ушел. Ушел он из дома, чтобы не видеть поношения всего, что дорого сердцу шусинца. Напрасно умерли сильные сыновья. Зря угасли красивые дочери. Свет очей, жена верная, вотще ушла из мира живых. Стар стал, слаб, не смог защитить предков от поругания. Поднялся на гору Бурхан, встал над обрывом и задумался: как дальше быть? Только недолго стоял он один. Подошли к нему сосед с женой и убеленные сединами погонщики стад, и старосты из ближайших поселков… Их перестали слушать, мнением перестали интересоваться, распоряжения выполнять. Каждое замечание, каждое слово воспринимались бредом выживших из ума: дети перестали чтить отцов, внуки презирали дедов. Посмотрели старики друг на друга, заплакали, обнялись и бросились в пропасть. С тех пор люди называют ее ущельем Воющих душ.

Это распространилось как пожар по всему Шусину… и старики сдались. Они сняли с себя ответственность за участь будущих поколений, отринули свой долг быть рулем и ветрилами корабля, пустившегося в самостоятельное плавание по бурному морю жизни. Говорят, они все уходили в горы. Умирать. Обрезали нити, связывающие поколения в единое целое.