Обретенное время

Как только беседа с принцем де Германт подошла к концу, Блок вцепился в меня и представил молодой особе, одной из изысканнейших дам той поры, уже наслышанной обо мне от герцогини де Германт. Тем не менее, ее имя мне ничего не говорило, — да и она, впрочем, не очень-то разбиралась в именах тех или иных Германтов; прямо при мне она спросила у какой-то американки, на каком основании г‑жа де Сен-Лу, как ей показалось, накоротке с самыми блистательными особами, присутствующими на вечере. Эта американка была замужем за дальним родственником Форшвилей, графом де Фарси, которому эта семья казалась величайшим родом на свете. Потому она ответила, как будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся: «Только потому, что она урожденная Форшвиль. Это самое существенное». По крайней мере, г‑же де Фарси, наивно полагавшей, что род Сен-Лу уступает семье Форшвилей, еще было известно, кто такой этот Сен-Лу. Но очаровательной приятельнице Блока и герцогини де Германт это имя не говорило ничего, и поскольку она была довольно легкомысленной особой, девушке, спросившей ее, по какой линии г‑жа де Сен-Лу приходится родственницей хозяину дома, принцу де Германт, она с чистым сердцем ответила: «По Форшвилям», — эти сведения последняя выдала, словно то было известно ей всегда, одной из своих подруг, которая, будучи нервна и вспыльчива, покраснела, как рак, когда какой-то юноша однажды сообщил ей, что отнюдь не по Форшвилям Жильберта связана с Германтами, — в итоге он и сам поверил, что ошибся, усвоил заблуждение и незамедлительно приступил к его распространению. Ужины и светские приемы стали для американки чем-то вроде Школы Берлица[169]. Она повторяла услышанные ею имена, не установив предварительно их цену, не уяснив себе их значения. Если кто-нибудь задавал вопрос, не от отца ли ее, г‑на де Форшвиля, Жильберте перешел Тансонвиль, ему объясняли, что он заблуждается, что это фамильная земля ее мужа, что Тансонвиль находится неподалеку от Германта, принадлежал г‑же де Марсант, но, будучи заложен, в качестве приданого был выкуплен Жильбертой. Затем кто-то из стариков воскрешал имя Свана — друга Саганов и Муши, и американская подруга Блока спрашивала у него, где же это я со Сваном познакомился, а тот отвечал, что познакомился я со Сваном у г‑жи де Германт, и не подозревая о деревенском соседе, молодом друге моего дедушки, кем он был для меня в то время. Подобные промахи совершали и знаменитые люди, но во всяком консервативном обществе они считались самыми тяжкими. Сен-Симон, желая показать, что Людовик XIV был невежествен и из-за этого «несколько раз дошел, на публике, до самых непростительных нелепиц», приводит только два примера его неосведомленности — по его словам король, не знавший, что Ренель принадлежал дому Клермон-Галлеранд, а Сент-Эрем — дому Монморен, был с ними крайне необходителен[170]. Однако, что касается Сент-Эрема, нас может утешить тот факт, что король не умер в заблуждении, он был разубежден «много позднее» г‑ном де Ларошфуко. «Впрочем, — безжалостно добавляет Сен-Симон, — ему следовало бы объяснить, что это были за дома, имя которых ничего ему не говорило».