Обретенное время

«Но зачем говорить об этой чепухе, разве всё это вам интересно?» — воскликнула герцогиня. Эта фраза была произнесена ею вполголоса, и никто не мог расслышать слов. Но молодой человек (он впоследствии заинтересует меня своим именем, намного более близким мне некогда, чем имя Сент-Эвертов) раздраженно вскочил и отошел подальше, чтобы его сосредоточению не мешали. Потому что играли Крейцерову сонату, но, запутавшись в программе, он решил, что это сочинение Равеля, про которого говорили, что он прекрасен как Палестрина, но труден для понимания. Он так резко вскочил, что сшиб столик, потому что в темноте его не заметил, — большинство присутствующих тотчас обернулось, и это простое упражнение (посмотреть, что там позади) ненадолго прервало мучительное «благоговейное» прослушивание Крейцеровой сонаты. Я и г‑жа де Германт, как причина скандальчика, поспешили перейти в другую комнату. «Ну разве эти пустяки могут интересовать человека ваших достоинств? я только что видела, как вы болтали с Жильбертой де Сен-Лу. Это вас недостойно. Лично мне кажется, что она ничего из себя не представляет, эта женщина… это не женщина, это что-то самое фальшивое и буржуазное в свете, — даже свою защиту интеллектуальности герцогиня выстраивала на аристократических предрассудках. — и вообще, зачем вы посещаете такие дома? Сегодня еще я понимаю, потому что здесь читала Рашель, это может вас заинтересовать. Но как бы хороша она сегодня ни была, перед такой публикой она не выкладывается. Как-нибудь вы пообедаете у меня с ней наедине. Тогда вы поймете, что она за человек. Она на сто голов выше всех, кто здесь. И после обеда она вам почитает Верлена. Вы мне об этом скажете что-нибудь новенькое. Но как вас занесло на эту “помпу” — нет, этого я не понимаю. Если, конечно, вы не хотите изучать…» — добавила она в легком сомнении и с колебанием, однако в тему не углубляясь, ибо не представляла в точности, в чем заключался плохо представимый род деятельности, на который она намекнула.

Особенно она хвасталась тем, что у нее каждый день присутствуют Х и Y. Дело в том, что в конечном счете она пришла к концепции «салонной дамы», некогда вызывавшей у нее отвращение (хотя сегодня она это отрицала), и «принимать всех самых», по ее мнению, было огромным преимуществом и печатью изысканности. Если я говорил ей, что та или иная «салонная дама» при жизни г‑жи де Хоуланд не говорила о ней ничего хорошего, моя наивность вызывала у герцогини бурное веселье: «Естественно, у нее ведь все и собирались, а вторая хотела всех переманить!»