– Хочешь сказать, что я тебя замучаю своими просьбами? – несколько обиженно проговорила она.
– Что ты, я имею в виду другое. Если мы с тобой влип… я хотел сказать, попадём в такое приключение, из которого живым ноги не унесём.
– Иными словами, так называемые приключения тебя пугают?
– Нет.
– Тяготят?
– Нет.
– Тогда что же?
– Радуют. По крайней мере я умру не в своей постели, а на бегу…
– Или на плаву! – передразнила его Соня. – Между прочим, я тебя с собой не звала. Ты сам напросился. А теперь стонешь…
– Я не стону.
– Нет, стонешь!
– Ваше сиятельство, вы ссоритесь с господином графом? – невинно поинтересовалась Мари, входя в комнату. – А между прочим, наша кухарка сделала тушеную курицу с таким удивительным соусом…
– По-моему, нас на «Джангаре» не слишком вкусно кормили, – задумчиво произнес Жан, потягивая носом в сторону кухни.
– Не хотела признаваться, но и я оставалась голодной. – Соня тоже взглянула в сторону кухни. – Пабло так быстро нашёл новую кухарку?
– Отдал нам свою. Сказал, на время. У него есть какой-то Сесар, который хорошо готовит, а уж, когда найдут кухарку… Сеньор Пабло говорит, что кухарку надо искать тщательнее, чем жену.
– Да, о таком соседе можно только мечтать, – пробормотала Соня, всё же удивляясь простоте, с которой завязались её отношения с Риччи.
– Так что же, я могу подавать? – Мари застыла в ожидании.
– Конечно же, ты стоишь и рассказываешь о каком-то необыкновенном соусе, вместо того чтобы принести и дать попробовать!.. Кстати, не знаешь, где мсье Леонид?
– Я думаю, он сейчас придёт, – с ехидцей сказала Мари, – с его-то аппетитом… Такой запах он непременно учует! А порученным делом я займусь после обеда.
– Конечно, нам ведь это не к спеху, – лукаво сказала Соня. – Когда сделаешь, тогда и станем заниматься.
По тому, как загорелись глаза у Мари, она поняла, что девушка с уборкой нового зала для занятий медлить не будет.
Едва Мари скрылась в кухне, как в дверях появился Разумовский.
– Мне кажется, Соня, ты распустила свою служанку до безобразия, – произнес он по‑русски, совершенно игнорируя присутствие Жана.
– Что он сказал? – поинтересовался тот у Сони, тоже не глядя в сторону Леонида.
– Говорит, что госпожа из меня никакая.
– Я сказал не так, – перешел Леонид на французский. – Я сказал, что дому не хватает хозяина. Ты не приучена к самостоятельности, ты росла в тепличных условиях…
– Ты будешь с нами обедать или пойдёшь… еще куда-нибудь?
Соня в самый последний момент прикусила язык. То, что она хотела сказать своему нечаянному гостю, вряд ли бы ему понравилось и ещё больше укрепило в мысли, что она общается со всяким сбродом.
Но он догадался, что Соня хотела сказать, и с изумлением уставился на неё.
– Буду обедать с вами, – сказал он, не отрывая от нее глаз.
– Вот и хорошо. Мари сказала, будет курица с каким-то изумительным соусом.
– Одно блюдо?
– Одно, – покорно согласилась Соня. – Видишь ли, нам приходится экономить, потому что неизвестно, когда придут… когда у нас появятся деньги… А что, ты не любишь курятину?
– Люблю, – буркнул он и больше до конца обеда не произнёс ни слова.
Сонина мама-покойница сказала бы: «На всякий чих не наздравствуешься». Сначала княжна раздражалась на замечания Леонида, а потом решила попросту не обращать на них внимания, и такое её равнодушие задевало его куда больше.
Надо будет посоветоваться с Жаном: может, стоит дать Разумовскому денег на дорогу, и пусть уезжает искать посольство или что ему ещё нужно и оставит их наконец в покое.
«Распустилась ты, Соня», – сказала бы мама – что-то часто она нынче вспоминается. Зайти бы в церковь, поставить свечку за упокой души маменьки. Софья ведь в церковь давно не ходила, да и куда здесь пойдёшь, если православных церквей нет, одни католические соборы… Потому, наверное, мама о ней и беспокоится.
И то сказать, доченька её так переменилась, что и не чает теперь, как на прежнюю дороженьку вернуться. Никакой власти над собой терпеть не хочет. А ведь Разумовский был бы ей нынче мужем, и его бы она слушалась беспрекословно. Не послушайся такого! Но сколько впечатлений тогда Соня бы не имела! Нет, не променяет она теперь свою нынешнюю свободную жизнь на затворническую.
Но если подумать отстраненно, а не применительно к себе, русские люди не зря своих дочерей по «Домострою» воспитывают. Для послушных богобоязненных девиц свобода есть отрава, хлебнув которую смотришь на жизнь другими глазами, живешь по‑другому и не хочешь к прежней жизни возвращаться.
К вечеру на Соню напала тоска. Будто все дни прежде она саму себя подбадривала, успокаивала, рассказывала, как всё хорошо будет, а вот достигла временного покоя, и все её надежды и вера куда-то подевались.
Послала она Мари в лавку, чтобы та принесла вина, приказала фруктов помыть и в вазу сложить, да и позвала за стол обоих мужчин, что подле неё нынче проживали.
– Давайте с вами посидим, поговорим, подумаем, как жить дальше. А то, сдается, не всё я понимаю, может, не так что делаю… Пора объясниться.
– Объяснимся, – согласился Жан.