Обряд

— Знаю, что извинений от тебя не дождусь, но все равно скажу. Ты меня толкнула к этому и должна знать. Я ведь не убийца. Когда они пришли ко мне, твои дружки-сатанисты, я сначала им денег дал, и щедро, несмотря на то что у них ничего не было, никаких доказательств, только то, что они видели, и все. Но я маму свою не хотел расстраивать этой фигней, понимаешь? Она у меня старенькая, сердце слабое. Пришлось дать им денег. А я ведь не Абрамович тоже. Раз, другой. Потом я отказался, и тогда они стали грозиться, что найдут тебя, что в полицию приведут и ты все расскажешь. Ну сама посуди: разве мог я это допустить? Особенно перед выборами. Вот и пришлось. И если с первым, Владом, там я сам придумал, как из положения выйти, то с Петром уж не обессудь, там судьба решила. Зверь ведь мог его и не тронуть, ты понимаешь? Он мог на меня пойти, ведь я его неделю без еды в клетке этой самой держал. А тронул его, еще как тронул. Жалко мне было зверя, честно скажу. Жестоко истязала его эта шпана с поселка, но что делать, собаке — собачья смерть. А ведьме — ведьмина, ты уж не обижайся. Никак невозможно допустить, чтоб ты жила, ты ведь расскажешь всем, а мне нельзя, у меня выборы. Люди ждут перемен. Мы с тобой не можем стоять на пути, мы пешки. Тем более тебе-то зачем жить? Ты мужа своего убила, я уже про это слышал. Тебе вместо тюрьмы лучше сразу в гроб, уж поверь. Наказание за грехи. Отпущение. Что такое жизни нескольких конченых шантажистов по сравнению с целым поселком? Тем более это все твоя вина. И мальчишки, и этот твой герой в шинели, который за паспорт тебя из-под земли достал. Видишь, как ты всех портишь? Ведь когда он пришел ко мне после тюрьмы за помощью, он и не думал, что так все выйдет. Он тебя любил, хотел отсюда увезти, а в итоге привез и теперь будет лежать рядом с тобой, в небо смотреть. Найдут вас — все плакать будут. Ромео и Джульетта, все дела. Все ты, Анастасия. Самой не стыдно-то?

Насте хочется кричать, выбраться из клетки и разорвать его голыми руками, пальцами, выдавить ему глаза, вырвать ногтями кадык, смотреть, как он кровью захлебывается. Знакомая бессильная злость, от которой она бьется о стенки клетки, как зверь, стучит в нее лбом, пока не чувствует во рту металлический вкус крови.

— Ну, уймись, уймись. И подумай, ведь я прав. Ты — конченая, обреченная, как и мать твоя. Не жить тебе среди людей, не стать тебе нормальной. Ты — зло. Тебе не место среди нас.

Его слова бьют ее куда-то в центр солнечного сплетения, больнее кулака, так что ей перекрывает дыхание. Она вспоминает всех, кого любила и кто любил ее: мать, дед, бабушка, Матвей, Артур… все мертвы. И это даже не весь список. Может, стоит уже прекратить эту борьбу? Да и за что она борется? За свою жизнь? Но разве есть ей ради чего жить? Может, он прав? Она затихает, свернувшись в углу. Лица проплывают у нее перед глазами, они улыбаются ей, они хотят ей помочь, а она…

— Простите меня, — произносит она пересохшим ртом, достаточно громко, чтобы он мог расслышать.

— Господь простит, — отзывается Слава с водительского сиденья.

— А куда мы едем? — спрашивает Настя, ей стыдно от того, каким слабым и тихим кажется ее голос.

— К маме.

Она сглатывает подступивший к горлу комок.

— Куда мы едем?

— Ты не волнуйся, скоро все закончится. Осталось чуть-чуть.

Она спрашивает его снова и снова, но он молчит, делает радио громче.

Кругом становится совсем темно. Музыка на радио начинает кашлять и прерываться, Слава крутит колесико приемника до тех пор, пока тот не ловит единственную волну, но вскоре и она переходит в хриплый шепот, а потом и вовсе затихает. Настя знает, куда они едут. Там, где все началось, там все и закончится. Странно, но от этой мысли ей совсем не страшно — наоборот, она испытывает что-то похожее на облегчение.

* * *

Последний километр они движутся в полной темноте и тишине, если не считать шелеста асфальта под покрышками и тяжелого Настиного дыхания. Совсем скоро машина замедляет ход, и Настя ударяется головой о прутья клетки, когда УАЗ входит в резкий поворот. Теперь, по снегу, колеса плывут беззвучно, будто они въехали не в лес, а в открытый космос.

И тут пузырь вакуума, в котором они плывут, резко лопается. Раздается хлопок, машина оттормаживается, ее заносит вбок и закручивает. Слава шепчет сквозь зубы то ли проклятие, то ли молитву — впрочем, между этими вещами нет разницы, не для него. Он открывает дверь и выпрыгивает на снег.

— Что же это такое делается? Совсем с ума посходили, накидали в лесу гвоздей, что ли?

Он распахивает дверцы багажника и шарит рядом с клеткой в поисках чего-то. Настя чувствует его запах, близко, звук его дыхания, и ее выворачивает наизнанку. Она зажимает себе рот ладонями и вжимается в угол клетки, потом взгляд ее падает в темноту за его спиной, и она вскрикивает.

— Да погоди ты бояться, не до тебя сейчас, за домкратом я.