Обручение на чертовом мосту

«Так вот почему меня обвинил во лжи Адольф Иваныч! – сообразила Ирена. – Вот почему уверял, что Игнатий вернулся в Петербург… Думал, гостям стыдно будет ехать на спектакль, когда в Лаврентьеве две смерти подряд приключились. Ну ладно, старый барин два месяца назад преставился, к тому же велел спектакль во что бы то ни стало на ежегодном летнем празднике сыграть. Но этот Берсенев должен быть совершенным чудовищем, чтобы разрешить лицедействовать, когда еще и девять дней после смерти Игнатия не отойдут. Конечно, конечно, он не позволил бы этого. Он обманут, значит… Но ради чего Адольф старается? Какой для него в том спектакле интерес? А какой-то интерес все же есть… Может быть, в том дело, чтобы Санька свою роль отыграла? Может быть, Адольф от этой дурочки вовсе голову потерял? Да нет, едва ли… Не похож он на человека, который из-за смазливой мордашки способен голову потерять!»

– Одного понять не могу: самому Адольфу-то Иванычу какая в этих театрах выгода? Зачем нужно, чтобы именно в этот день они состоялись? Неужто ради Саньки старается? – словно подслушав ее мысли, задумчиво проговорил Емеля.

– Ради Саньки?! – фыркнула Матреша. – Да что ему Санька? Подстилка, только и всего.

– Но ведь она, дура бездарная, всю затею провалит… – сокрушенно вздохнул Емеля.

– Да где ж другую возьмешь на эту роль? Вот я, к примеру, все слова знаю, я б могла Лизу сыграть, да меня Устинья Петровна и близко не подпустит: больно уж, говорит, ты, Матреша, толста, слишком уж в теле, чтобы барышню играть. А у нас на деревне все девки небось в теле, одна Санька тоща, будто и впрямь немка. Адольф-то, видать, неровно дышит к дохлятине, оттого и Саньку к рукам прибрал, и на графиню глаз положил.

«Это я-то дохлятина?! – чуть не вскрикнула Ирена. – Да в нашем классе в Смольном я была чуть ли не толще всех! Уж собиралась уксус пить для интересной бледности и похудания!»

– Тише! – быстро сказал Емеля. – Они возвращаются.

Грохнула, распахнувшись, дверь.

– Или это платье, или представлять не буду! – раздался голос Саньки. – Не буду! Хоть на части режьте меня!

– Нет, это меня на части режьте, Адольф Иваныч, – перебила ее Жюстина Пьеровна, – на куски рубите, пилой пилите, что хотите делайте, а с этой особой я спектакль ставить не буду. Дайте мне повозку, которая отвезет меня на станцию. Я готова заплатить неустойку, я на все готова.

– Угомонитесь, сударыня, – послышался медоточивый голос, в котором Ирена едва узнала лающую, грубую речь Адольфа Иваныча. Впрочем, она сразу вспомнила, как вчера он разливался соловьем перед Макридиной и ее свитой, и поняла, что этот человек горазд лицедействовать почище любого актера, крепостного или свободного. – О вашем отъезде и речи быть не может. Спектакль должен состояться, согласно желанию графа Лаврентьева, точно в назначенный день. Вы сами знаете, что проклятие небес падет на голову того, кто посмеет ослушаться последней воли покойного.

– Да проклятие небес уже пало на мою голову! – вскричала Жюстина Пьеровна. – И это случилось в тот день, когда вы сделали исполнительницей главной роли ее! Вы только взгляните, какое платье она выбрала для этой роли!

– А что? – осторожно осведомился Адольф Иваныч. – Чем оно вам не нравится? Истинно королевский наряд.

– Если бы нужно было изображать Марию Стюарт, королеву Шотландии, это платье, пожалуй, подошло бы, да и то с натяжкой. Но для роли русской барышни из провинции… Право, выбрать его могла только эта безмозглая, лишенная всякого вкуса девка!

– Это я безмозглая?! – взвизгнула Санька. – Ах ты, немка драная!

– Я француженка! – оскорбленно взвизгнула Жюстина Пьеровна. – Не сметь называть меня allemandе!

Ирена не выдержала и расхохоталась. Жюстина Пьеровна не обратила никакого внимания на эпитет «драная», ее оскорбило только наименование ее немкой! Ох уж эти задиры-французы, вечно они тягаются то с немцами, то с англичанами! Однако как отнесется Адольф Иваныч к тому, что его фаворитка столь пренебрежительно наименовала его национальность? Если не отправит ее немедля на конюшню для порки, значит, истинно находится под Санькиной босой, немытой пятой!

То, что произошло дальше, явилось и для Ирены, и для всех прочих участников сей мизансцены поистине ошарашивающим.

– Кто это? – боязливо вскричала Санька. – Кто это там хохочет?!

Ирена испуганно прихлопнула рот ладонью, сообразив, что забылась, что если ей слышно каждое слово, доносящееся из соседней комнаты, то и там ее тоже могут услышать, – но было поздно.

– Да-да, – пробормотала Жюстина Пьеровна. – Я тоже слышала смех.

– Не иначе дух покойного барина восстал из могилы, чтоб нас покарать за то, что над его затеей насмехаемся! – прорыдала Санька, а Емеля не удержался и фыркнул:

Кто ты, что посягнул на этот час

И этот бранный и прекрасный облик,

В котором мертвый повелитель датчан

Ступал когда-то? Заклинаю, молви!

– Свят-свят-свят! – пробормотала Санька. – Ты вовсе спятил, Емеля?

Жюстина Пьеровна резонно заметила, что смех был женский, а потому ни к покойному барину, ни к покойному королю из пьесы Шекспира «Гамлет» не мог иметь никакого отношения.