Обручение на чертовом мосту

Ирена искала в душе гнев и возмущение, но там были только боль и тупое недоумение: за что, почему Берсенев поступил с ней так жестоко?! Неужели только за то, что она обмолвилась о вольной, которую он сам же предлагал?.. Адольф Иваныч издевательски улыбался, помахивая купчей. Ирена смотрела на нее, смотрела… И вдруг поняла!

Наверняка уже вскрыт тайник графа Лаврентьева. Наверняка Берсенев узнал, что он больше не хозяин этого роскошного имения – что Игнатий, оказывается, законный сын Лаврентьева и свободный человек. Наверняка он был огорчен. И тут явился Адольф Иваныч, словно демон-искуситель. Открыл, что Игнатий мертв, что можно было бы не опасаться за судьбу богатства, кабы…

Кабы не стояла поперек пути какая-то девка Аринка, которая выдает себя за законную жену Игнатия Лаврентьева… Может быть, она и впрямь не крепостная, а свободная, может, и впрямь повенчана с ним по закону… Но зачем разбираться в этом? Пока не вышло дело наружу, не лучше ли сплавить ее с глаз долой? Отдать на расправу Макридиной – якобы в возмещение за убитого рекрута, а там… а там ищи-свищи! Макридина своим жестокосердием известна. Да и кто станет искать какую-то девку?

Нет, мелькнула у Ирены мысль, Адольфу Иванычу невыгодно признаваться, что Игнатий мертв, ведь тогда он не получит деньги…

А впрочем, не все ли равно?! Не все ли равно, почему Берсенев продал ту, которой всю ночь клялся в любви, ту, которая клялась в любви ему!

Ирена всхлипнула, и слезы против воли побежали по лицу.

– Плачь, плачь! – пробормотал злорадно Адольф Иваныч. – Еще не так поплачешь! А ну, Булыга, в мешок ее!

Что-то тяжелое, темное, душное навалилось на Ирену, отнимая дыхание, гася сознание, глуша мучительную боль в сердце…

Глава XXIV ПЛЕННИКИ

Она снова была в Смольном. Озираясь на каждом шагу, робея и презирая свой страх, она бежала вниз по черной лестнице. Это было строжайше запрещено: поймай Ирену на месте преступления, наверняка вызвали бы родителей к госпоже начальнице… позорище, ужас, не видать тогда ни золотой медали, ни даже обычного похвального листа! – но случай никак нельзя было упустить. Ведь нынче дежурил добрый привратник, который никогда не отказывался сбегать в ближайшую лавчонку за сладостями для пансионерок. Там, конечно, драли втридорога, пользуясь близостью к институту, но зато, чудилось, во всем белом свете нельзя было отыскать таких марципанов и миндальных пирожных, как там!

– Бедняжечки вы, барышни, ох, бедняжечки, – бормотал привратник, торопливо принимая от Ирены деньги и воровато оглядываясь. – Оголодали на казенных харчах… вестимо, охотца добренького, сладенького… Не извольте беспокоиться – все принесу, как обычно, ну а за труды нам бы…

– За труды сдачу оставь себе, как обычно, – велела Ирена, отправляясь в обратный путь.

– Соблазняешь одного из малых сих? – усмехнулся брат Станислав, когда Ирена рассказала ему про услужливого привратника, благодаря которому заточение молоденьких пансионерок казалось порой не столь уж тяжким. – Наверняка он тратит эту сдачу либо на шкалик в ближайшей распивочной, либо на табак!

Станислав ошибался. Привратник не пил, не курил, зато был таким же великим лакомкой, как и барышни-смольнянки. Нет-нет, он оставался равнодушен к марципанам и миндальным пирожным! Предметом его чревоугоднической страсти были гречневики. Так назывались постные пироги. Их выпекали из гречневой муки в особых глиняных формочках и продавали чаще всего в пост. Но он предпочитал их всякой скоромной пище! Гречневик выглядел как обжаренный со всех сторон столбик высотой вершка в два: к одному концу у́же, а к другому – шире. Ирена Сокольская, которая, по отчаянности и бесстрашию, чаще всего общалась с услужливым привратником, была прекрасно осведомлена, что на копейку торговец отпускает пару таких гречневиков, при этом он разрезает их вдоль и из бутылки с постным маслом, заткнутой пробкой, сквозь которую пропущено гусиное перо, поливает внутренность гречневика маслом и посыпает солью.

Именно такой гречневик маячил сейчас перед глазами Ирены. Правда, он был очень большой… и оказался почему-то поставленным на голову какого-то мужика, чья широкая, обтянутая ветхим армяком спина покачивалась перед ней. Потребовалось некоторое время, чтобы осмыслить: да ведь это не настоящий гречневик, а шапка – довольно высокая, без полей, чуть приплюснутая сверху, – которая несколько напоминала пирог своей формою, а оттого тоже называлась «гречневик». Осознала Ирена также, это мужик в «гречневике» – возница, который погоняет лошадку, запряженную в телегу, где лежит она, Ирена. А лежит она на охапке соломы, которая неважно защищает от жердей, покрывающих дно. Небось все тело от них в синяках, ведь телега пляшет на ухабистой дороге. Руки у Ирены связаны спереди, а рядом с ней лежит какой-то человек. Она ощущала тепло его тела.

Повернула голову – да так и ахнула: Софокл! Связан куда крепче, чем она, – по рукам и ногам, во рту кляп, глаза закрыты – то ли без памяти, то ли спит.

Куда их везут? Почему они связаны?!