Обручение с вольностью

Раненая нога не то чтобы болела или ныла, а будто мерзла в бедре. В том месте, где двадцать лет назад в сражении под Гимрами ему разворотила кость чеченская пуля. Он часто рассказывал об этом и всегда с удоволь­ствием повторял про чеченскую пулю. Лишь недавно, после Севастопольской обороны, он стал говорить про английскую пулю. Пуля и в самом деле была англий­ской, как сказал извлекавший ее полковой лекарь. Шир- калин еще тогда, в палатке лазарета, подумал о том, как долго шли они по свету друг навстречу другу — он и эта пуля. Он вырос на диких склонах Рифейских гор, а оттуда, через Петербург, был отправлен на еще бо­лее дикие склоны Кавказа. Пулю же отлили где-ни­будь в Ноттингаме или Манчестере, на корабле доста­вили в Турцию, а оттуда, кочермой или фелукой, к Ша­милю. И под Гимрами она встретила рядового Алексея Ширкалина.

Теперь поручик Ширкалин вернулся туда, откуда на­чал свой путь.

А пуля вот не вернулась.

На улице было шумно и много пьяных. Его несколь­ко раз окликали, но он не отвечал. Один раз схватили сзади за известную всему заводу бурку:

— Глотни, ¹ поручик! Никак воля вышла... Гуля-а-ем!

Он даже не смотрел, кто зовет его. Те, кого он хотел бы

сегодня видеть, не могли его позвать. Их не было в Чермозе. В походе генерала фон Клюгенау сорвался в ущелье брат Матвей. Погиб Мишенька Ромашов. Умер от лихорадки Степа Десятов. В дальних гарнизонах за­пропал Федор Наугольных, дослужившийся вроде до офицерского чина. А о тех, кого из Петропавловской крепости отправили не на Кавказ, а в финляндские аре­стантские роты, о них Ширкалин и вовсе ничего не знал. Не знал даже, живы они или нет их уже на этой земле.

И никто в Чермозе двадцать пять лет ничего о них не слышал.

Неподалеку от плотины, обшитый недавно свежим тесом, стоял дом, где двадцать пять лет назад жил с отцом Петр Поносов. Вскоре после ареста сына старик умер, и дом достался старшему брату Петра, Николаю.

Нащупав под буркой бутыль, Ширкалин вошел во двор и поднялся на крыльцо. Дверь была заперта. Он постучал — твердо, но не кулаком, а костяшками паль- цев.« За дверью завозились, и мужской голос спросил:

— Кто?

— Открой, Никола, — сказал Ширкалин. — Алексей это!

— Какой Алексей?

— Ширкалин Алексей... Поручик.

— Чего надо-то? — спросили за дверью.

— Выпить сегодня надо, — объяснил Ширкалин.— За Петра надо выпить. Слышь? Сегодня его праздник!

За дверью стало тихо.

— Да ты не бойся, Никола, — уже громче повторил Ширкалин. — Теперь смело можно за него выпить. Хоть на улице, перед конторой!

— Давай отсюда! — сказали за дверью.

Ширкалин обиделся, но смолчал. Он понимал осто­рожность старшего Поносова. Тоже, поди, хлебнул го­ря за брата своего. Сколько лет под надзором был.

— Ты не бойся, Никола, — Ширкалин постарался придать убедительность своему голосу. — Если я говорю можно, значит, можно...

За дверью послышались удаляющиеся шаги.

Тогда Ширкалин с силой ударил кулаком в свежие доски:

— Открывай, шкура, боевому офицеру! Ты думаешь, я в Оханске служил, коз гонял, капусту караулил? Да

я же за тебя, за всех пострадал! За Россию! И брат твой тоже... А ты за брата своего выпить боишься. У, шкура!

Обессилев, он ухватился за столб крыльца и присел на ступеньку. Вынул бутыль, глотнул несколько раз. Потом бросил ее в снег, за поленницу.

Вся зима была холодная, малоснежная. А 13 марта повалил вдруг густой снег. Снежинки были крупные, но непрочные какие-то, весенние. Едва Ширкалин повер­нулся спиной к дому, как они мгновенно облепили ли­цо, тая на лбу и на щеках.

Из Сибири, от дряхлых частоколов русских крепостиц, от вечного частокола тайги весь день шли к Каме тучи. Собирались над заводом. Густели. И только к вечеру повалил из них снег. Вначале каждая снежинка, подгоняемая ветром, долго летела над землей и, уже коснувшись ее, скользила по улицам, по ледяной корке пруда. Но потом ветер стих, и снежные хлопья стали падать совсем отвесно.

И казалось в наступившей вдруг тишине, что это не снег идет, а сам Чермоз медленно поднимается вверх, восходит в стылое мартовское небо. Так мучительно ощутимо было это чувство полета, почти физического раскачивания в прерывистых снежных струях, что Шир- калин, пошатнувшись, крепче ухватился за столб крыльца.

Столб был тонкий, как канат над гондолой воздуш­ного шара.

Отставной поручик Алексей Ширкалин летел на­встречу своей юности и плакал.