Обручённая

— Это мне неизвестно, — отвечал Флэммок тем же спокойным, но мрачным тоном. — Да простит мне Бог, если я грешу, а только, по-моему, в крестовых походах очень мало толку, хотя священники и сумели их прославить. Взять хотя бы коннетабля. Вот уж скоро три года, как он уехал, а мы не знаем, жив ли он или нет, побеждает или разбит врагами. Он выступил отсюда, словно не собирался сойти с коня и вложить меч в ножны, пока не отвоюет Гроб Господень у сарацин; а мы доныне не знаем, взята ли у сарацин хоть одна деревня. Здешний народ недоволен; его господа, а с ними и лучшие воины ушли в Палестину, и мы не знаем, живы они или нет; а тем временем управители дерут с народа три шкуры, и их притеснения тяжелее, да и сносить это от них тяжелее, чем от лорда. Простолюдины всегда ненавидели знать и дворян; они думают, что сейчас самое время восстать против них. Находятся и из дворян такие, что готовы встать во главе черни, лишь бы тоже кое-что урвать, ибо походы в дальние края приучили их к разгульной жизни и многие промотались. А кто обеднел, тот из корысти готов убить родного отца. Не терплю бедняков! Черт бы унес каждого, кто не умеет содержать себя трудом своих рук!

Таким пожеланием закончил фламандец свою речь, открывшую перед Розой более страшную картину Англии, чем та, какую она могла видеть из замка Печальный Дозор.

— Но все же, — сказала она, — эти ужасы не страшны тем, кто живет под покровительством де Лэси и Беренжеров.

— От Беренжеров осталось одно лишь имя, — ответил Уилкин Флэммок, — а Дамиану, хоть он и храбрый юноша, недостает влиятельности его дяди и его властного нрава. Его люди жалуются, что он изводит их сторожевой службой вокруг замка, когда замок и без того неприступен и гарнизон там достаточный; а они из-за этого теряют случаи отличиться, как они это называют, то есть не могут воевать и грабить, а ведут жизнь бездеятельную и бесславную. Они говорят, что безбородый Дамиан был мужчиной, а теперь, когда усы пробились, — стал бабой, что над губой у него потемнело, зато отвага выцвела. Еще они говорят… да скучно повторять.

— Нет, скажите, что еще они говорят, ради Бога, скажите! — попросила Роза. — Если дело касается моей дорогой госпожи…

— Так и есть, Розхен, — ответил Уилкин. — Многие из норманнских воинов толкуют за чаркой вина, будто Дамиан де Лэси влюблен в дядюшкину невесту; да, да, и будто общаются они между собою при помощи колдовства.

— Да уже, не иначе как колдовства! — сказала Роза, презрительно усмехнувшись. — Ведь никаким иным способом они не общаются, уж это я могу подтвердить.

— Вот они и говорят о колдовстве, — сказал Уилкин Флэммок. — Стоит нашей госпоже выглянуть за ворота замка, а де Лэси уже в седле и ведет свою конницу; а между тем им доподлинно известно, что ни через посланца, ни письмом, ни еще как-либо она его не оповещала; и всякий раз, едва они начинают рыскать по перевалам, как узнают, что леди Эвелина изволила выехать из замка.

— Это и я заметила, — сказала Роза. — А госпожа бывает даже недовольна, зачем он с такой точностью знает о каждой ее прогулке и зачем так уж тщательно ее охраняет. Правда, сегодня, — продолжала девушка, — мы убедились, что его бдительность может сослужить хорошую службу. Но никогда они не встречались и находились всегда на таком друг от друга отдалении, что общаться никак не могли; так что и самым подозрительным людям не в чем их упрекнуть.

— Так, так, Розхен, дочь моя, — ответил Уилкин, — но и самый избыток осторожности может вызвать подозрения. Отчего бы этим двоим, говорят солдаты, так уж постоянно остерегаться? Отчего они, находясь так близко друг от друга, никогда не встречаются? Будь они всего лишь племянником и невестой дяди, они виделись бы открыто; а если это тайные любовники, можно полагать, что они таки встречаются тайком, но искусно умеют это скрыть.

— Каждое ваше слово, отец, — сказала великодушная Роза, — вновь и вновь доказывает, что вы непременно должны принять раненого у себя в доме. Как бы ни было страшно то, чего вы опасаетесь, оно не станет страшнее оттого, что вы приютите раненого и нескольких верных его слуг.

— Ни одного! — поспешил сказать фламандец. — Ни одного из откормленных говядиной молодцов, кроме пажа, который будет за ним ходить, и лекаря, чтобы попытаться его вылечить.

— Значит, этим троим я могу предложить ваш кров? — спросила Роза.

— Пусть будет по-твоему, — сдался наконец любящий отец. — Слава Богу, Розхен, ты у меня разумница и знаешь в своих просьбах меру; это вот я не в меру готов тебе потакать. Ты мне про честь да про великодушие, а я больше полагаюсь на честность и на благоразумие. Ах, Роза, Роза, тот, кто стремится превзойти в добре само добро, часто добивается того, что хуже всякого зла. Впрочем, я скорее всего отделаюсь испугом; твоя госпожа, с позволения сказать, странствующий рыцарь в юбке. Она такой чести никому не уступит; непременно поместит своего рыцаря в собственных покоях и сама станет его выхаживать.