Обрученная с розой

– Разумеется, – кивнул сэр Саймон. – Тогда, дабы развлечь в пути прекрасную даму и вас, сэр Майсгрейв, я расскажу эту историю о том, как я, простой, хотя и благородной крови рыцарь, ввел хозяйкой в свой дом дочь одного из самых могущественных вельмож английского королевства. Будет лучше, если вы узнаете об этом из моих уст, нежели от бродячего фигляра в залатанных штанах.

На какое-то время он умолк, припоминая.

Между тем обоз медленно продвигался по извилистой •грунтовой дороге. День выдался солнечный и ясный. Они проезжали мимо зеленых лугов, на которых паслись курчавые овцы, стадо свиней барахталось в небольшом болотце, а пастух, опираясь на суковатую палку, с любопытством уставился на проезжающих. Вдали лениво вращались крылья мельниц. На полях трудились крестьяне, которые при виде сэра Саймона, владельца этих земель, стаскивали с голов колпаки и низко кланялись.

Анна все время оглядывалась на лежавшего в одной из повозок Оливера. Юноша уже пришел в себя. Анна пыталась подбодрить его улыбкой, но Оливер прятал лицо. Обычно такое сосредоточенное и спокойное, оно теперь казалось безжизненным, голубовато-бледным и было покрыто каплями пота.

Анна вздохнула и перевела взгляд на Майсгрейва. Рыцарь снял шлем, и ветер играл мягкими завитками его кудрей, Он ехал подле сэра Саймона и глядел вперед, однако, почувствовав взгляд девушки, обернулся.

Анна ощутила себя словно окрыленной под его ласковым взглядом. Сердце, как колокольчик, запело в груди. Нет, она не ошибалась, за сдержанной суровостью рыцаря явно читалось восхищение. Она нравится ему!

Тем временем Саймон Селден начал:

– Я был третьим, младшим сыном в семье, и еще ребенком меня отдали в картезианский монастырь. Однако через несколько лет отец забрал меня оттуда, ибо к тому времени я остался единственным из продолжателей рода.

Мои старшие братья – Эдмунд и Джон – служили в войске старого Ричарда Йоркского, который затеял войну РОЗ, и оба пали во время подавления ирландского восстания. Когда же отец привез меня ко двору Ричарда, я совершенно не умел владеть оружием, и вскоре это стало поводом для насмешек надо мной со стороны сверстников, служивших пажами при герцоге и уже довольно ловко обращавшихся с копьем и мечом. Тем не менее я не затерялся среди них, ибо вскоре многие знатные особы обратили на меня внимание из-за моего голоса.

Увы, трудно сейчас поверить в это, но смею вас заверить, что до того момента, как меч противника повредил какую-то связку в моей глотке, я не ведал равных себе в искусстве пения. Потому-то и пожелала взять меня в пажи высокородная графиня Суррей.

С тех пор я часто услаждал песнями саму графиню, ее придворных дам и гостей. Вскоре я стал ее любимцем, но не мог забыть насмешек сверстников и все свободное время проводил в фехтовальном зале его замка Стоук-Нейланд в Эссексе. Вскоре я кое-чего добился, и сам граф изволил обратить на меня внимание, взяв в оруженосцы.

Прекрасное будущее ожидало меня! Я был в чести у графа и графини, молод, хорош собой, имел прекрасный голос, располагавший ко мне все сердца. Мне благоволили, и, возможно, я чересчур занесся тогда.

Когда скончался мой отец, мне не исполнилось и семнадцати, и некому было остудить мою горячую голову, когда я стал добиваться благосклонности леди Джудит, дочери самого графа. Ей было только четырнадцать, и она обещала стать ослепительной красавицей. Придворные поэты сравнивали ее с небесным ангелом, рыцари уже теснились вокруг нее, и каждый лелеял мысль поразить воображение прекрасной дочери могущественного графа. Не скрою, что среди этих щеголей затесался и я.

Как придворный певец графини Суррей я имел некоторые привилегии и однажды даже просил у юной Джудит, по всем куртуазным правилам, стать дамой моего сердца, и она подарила мне свой шарф, который я с гордостью повязал на шлем.

Но это было еще совсем не то чувство, какое овладело мной спустя три года, когда я после долгой отлучки, связанной со службой у ее отца, вернулся в Эссекс. Тогда я буквально потерял голову.

Вообще-то я был изрядный балагур и повеса, но в присутствии леди Джудит немел, безропотно выслушивая ее насмешки, и лепетал что-то несуразное в ответ. Спасало меня только умение петь. В баллады и лэ[43], что я пел, я вкладывал всю душу, и, сколько бы ни было у меня слушателей, мой голос звучал лишь для нее одной. А Джудит хитроумно кокетничала со мной, заставляя безумно ревновать, ибо немало внимания уделяла другим, более знатным рыцарям.