Обрученная с розой

– Моя маленькая искусительница… И я хочу узнать твою любовь. Мой ангел… Мой сорванец… Моя сладостная фея…

Неподалеку он заметил целующуюся в глубине арки парочку. Стараясь не потревожить влюбленных, он осторожно прошел мимо, услышав, как женщина глубоко и страстно вздохнула. Донесся одинокий удар колокола. Надрывая сердце, заливались соловьи в садах.

«Этот город словно напоен любовью», – подумал рыцарь.

Побродив еще немного, он решил вернуться.

«Наверное, она уже спит. Видит Бог, мне следовало бы уйти в тот миг. Я не хочу, чтобы она возненавидела меня».

А ведь не так давно он мог спокойно заснуть рядом с ней при свете костра, и ничто не подсказывало ему, что рядом бьется трепетное женское сердце. Теперь же между ними должен лежать меч – древняя преграда, разделяющая мужчину и женщину, символ, стоящий на страже целомудрия.

Он вошел в гостиницу, поднялся к двери своей комнаты и остановился, не в силах совладать с собой. Кровь снова забурлила, дыхание стало тяжелым и хриплым.

– Только меч, между нами будет меч! – как заклинание твердил он.

Войдя, Филип захлопнул за собой дверь и прислонился к ней. Сердце словно выскакивало из груди.

Анна не спала. Лунный свет, лившийся потоком в раскрытое окно, топил комнату в зеленоватом тумане. Девушка сидела на краю постели, обхватив колени руками и упершись в них подбородком. Фигура ее казалась отлитой из серебра и в то же время такой хрупкой, словно была соткана из воздуха. На глаза Анны падала тень, и они казались темными и огромными. Она повернула голову, на щеках ее явственно виднелись следы слез.

Какой-то миг Анна глядела на него с изумлением и вдруг просияла.

– Так вы вернулись, сэр?

Филип вдруг отчетливо понял, что поспешил, что ему не следовало возвращаться. Он по-прежнему стоял спиной к двери. И, видимо, в его глазах было нечто, что почувствовала девушка. Она перестала улыбаться, замерла, затем отвернулась и принялась торопливо расшнуровывать сапог. Пальцы ее дрожали, она путалась, дергала ремешки.

Филип подошел ближе. Девушка подняла на него растерянные глаза, и тогда рыцарь опустился на колени и стал медленно расшнуровывать ее сапожок. Анна глядела на него сверху вниз. Ладони ее были холодны, а грудь горела. Она глядела на его пышные кудри, казавшиеся пепельными завитками дыма в сиянии луны, и снова нестерпимое желание запустить в них пальцы захлестнуло ее.

Филип отбросил сапожок, и его рука, все еще сжимавшая ступню девушки, скользнула по ее лодыжке, затем голени, коснулась колена… От этой невольной ласки девушку бросило в дрожь. Филип же глухо застонал и припал лицом к ее коленям. Анна на миг окаменела, потом глубоко вздохнула и счастливо прикрыла глаза. В эту минуту ей было так легко, она чувствовала себя такой свободной!..

– Анна… – глухо произнес Филип.

Девушка опустила руку и погрузила пальцы в его волосы. Рыцарь поднял голову. Какое-то мгновение они не отрываясь глядели в глаза друг другу, затем Анна, коротко выдохнув, скользнула в его объятия.

29.

Филип проснулся еще до рассвета. В смутном полумраке проступали очертания комнаты, складки полога, ларь у окна. В углу подавал голос сверчок.

Он повернул голову. Анна безмятежно спала, ее щека доверчиво покоилась у него на плече. Губы ее были слегка приоткрыты, тени ресниц лежали на веках.

Рыцарь улыбнулся краем губ, сладко заныло у него в груди. Взбалмошное дитя – что сталось с ней в эту ночь? Дитя – и сильная, неукротимая, обожаемая женщина.

Он вдруг почувствовал, как сжимается сердце. Приходилось признаться – он страшился ее пробуждения. Праздник окончился, иссяк, как легкое, но такое хмельное вино Аквитании. Еще вчера здешний воздух дышал любовью – не той, о которой поется в куртуазных ронделях и лэ, а жаждущей страстных ласк, поцелуев, заставляющей разгоряченные тела сплетаться в неистовых объятиях… Безумие, безумие…

Филип глядел на Анну. Чистое дитя, не сознающее своего греха, не помышляющее последствиях. Все это придет потом; когда она вернется к действительности, когда поймет, что о а уже не та, что прежде, и осознает тяжесть кары, которая может постигнуть ее. И его тоже ждет расплата – иная. Еще не так давно на побережье, среди дюн, когда Анна устыдилась своего безумного порыва на корабле, между ними было нечто подобное.

Словно ледяная стена разделила их, и он помнил этот ненавидящий взгляд, эту горделивую сухость и вельможное высокомерие. Но тогда он не чувствовал за собой вины. О зачем, зачем он вернулся вчера, зачем целовал эти податливые губы?!