Обрученные холодом

Возможно, она и не привлекла бы к себе внимание публики, если бы не стояла у всех на виду, во весь рост, на носу гондолы. Умирая от стыда, она стиснула зубы, когда из зала донеслись раскаты смеха, заглушавшие чарующее пение Беренильды: «О ночь любви в небесном граде, ты не сравнима ни с какой другой…» Беренильда, сбитая с толку шумом, ослепленная светом рампы, на миг даже задохнулась и умолкла, пока не поняла, что насмехаются не над ней, а над ее гондольером. А Офелия изо всех сил спасала положение, молча пытаясь грести невидимым веслом. Иного выхода не нашлось: стоять, опустив руки, было бы еще хуже. Миг спустя Беренильда оправилась от изумления, изобразила сияющую улыбку, которая пресекла смешки в зале, и как ни в чем не бывало возобновила пение.

Сейчас Офелия искренне восхищалась ею. Ей-то самой потребовалось много взмахов воображаемого весла, чтобы оторвать взгляд от своих башмаков. Вокруг нее разворачивались сцены любви, ненависти и мщения, а у нее все сильнее болели ребра. Она попыталась отвлечься, представляя себе, что вокруг картонных домов, под нарисованными мостами, течет и журчит настоящая вода… Но, увы, это зрелище совсем ненадолго помогло ей забыть о боли.

Тогда она рискнула взглянуть из-под полей своей шляпы на почетную ложу. Ей было интересно, что там делается. Фарук на троне совершенно преобразился. Его глаза горели огнем. Бесстрастная маска сползла с лица. И этот волшебный эффект произвела не оперная интрига, не красота пения, но сама Беренильда и только Беренильда. Теперь Офелия понимала, почему красавица с таким упорством добивалась возможности предстать перед ним. Она ясно сознавала, какую власть имеет над правителем.

Вид мраморного колосса, растаявшего при виде женщины, внес смятение в мысли Офелии. Никогда еще она не чувствовала себя настолько далекой от мира страстей. Любовь, которая связывала этих двоих, была, без сомнения, самым подлинным, самым искренним из всех чувств, с которыми девушка столкнулась на Полюсе. Но Офелия твердо знала, что ей самой не дано испытать такого. И чем дольше она смотрела на Фарука и Беренильду, тем больше в этом убеждалась. Она могла заставить себя быть терпимее к Торну, но ей никогда по-настоящему не полюбить его. Понимал ли он сам, насколько всё безнадежно?

Девушка вдруг заметила пристальный взгляд, который Торн устремил на нее из почетной ложи. Если бы Офелия не потеряла весло, она сейчас уж точно выронила бы его от удивления. Никто не усомнился бы в том, что Торн смотрит только на собственную тетку. А вот Офелия, со своего места на носу гондолы, прекрасно видела, что он глядит на Мима, притом глядит жадно, без всякого стеснения.

У девушки сжалось сердце. «Нет, – подумала Офелия, – он просто ничего не понимает. Он ждет от меня чего-то, что я не способна ему дать».

Первое действие уже близилось к концу, как вдруг произошла еще одна непредвиденная накладка. Тетушка Розелина, которой предстояло вручить Изольде склянку с любовным напитком, так и не появилась на сцене. Певцы замолчали, на сцене воцарилась тишина, и даже Беренильда сделала довольно длинную паузу. Наконец один из статистов вывел всех из затруднения, поднеся Изольде кубок вместо склянки.

С этой минуты Офелия уже не думала ни о Торне, ни о Фаруке, ни об Опере и охоте, ни о своем ребре. Она хотела только одного – увидеть тетку, убедиться, что с ней все в порядке. Остальное девушку больше не волновало. Едва опустился занавес и начался антракт, как она выскочила из гондолы, не слушая аплодисментов и криков «Браво!» и даже не взглянув на Беренильду. Тем более что во втором действии хозяйка в ней не нуждалась.

Офелия было успокоилась, увидев тетушку Розелину в гримерке, на том самом месте, где она ее и оставила. Тетушка сидела на стуле, прямая, как палка, со склянкой в руке и, судя по всему, даже не сознавала, сколько времени находится здесь.

Офелия осторожно потрясла ее за плечо.

– Нет, если мы будем шевелиться, так никогда ничего не получится! – сварливо объявила Розелина, глядя в пустоту. – Чтобы фотография удалась, нужно долго сохранять позу.

Она бредит? Офелия потрогала лоб старушки, – температура была как будто нормальная. Но это еще сильнее встревожило девушку. Перед спектаклем, в коридоре, тетушка Розелина уже вела себя странно. С ней явно творилось что-то неладное.

Офелия оглядела комнату и, убедившись, что рядом никого нет, спросила вполголоса:

– Вы плохо себя чувствуете?

Тетушка Розелина отмахнулась, словно муху отгоняла, но не произнесла ни слова. Похоже, она была глубоко погружена в свои мысли.

– Тетя! – позвала Офелия, волнуясь все больше и больше.

– Ты прекрасно знаешь, что я думаю о твоей тете, бедный мой Жорж, – пробормотала Розелина. – Невежественная особа, которая топит книгами печку. Я отказываюсь водить знакомство с людьми, которые так не уважают бумагу.

Офелия вытаращила глаза. Дядя Жорж умер больше двадцати лет назад. Значит, тетушка Розелина ушла мыслями не в настоящее – она заплутала в воспоминаниях!

– Крестная! – умоляюще прошептала Офелия. – Неужели вы меня не узнаёте?