Обрученные с идеей (О повести 'Как закалялась сталь' Николая Островского)

Трудно жить - шлепайся. А ты попробовал эту жизнь победить?.."

Вы уловили момент, когда осуществилось тут внутреннее решение? Когда ударом тока прошла мысль о высшем "..."

Дефект исходного файла - V.V.

ненависть. Никаких следов личной обиды на батюшку нет у Павки; да и следов этого попа вообще больше не будет в повести! Ненависть Корчагина неизмерима личными, частными масштабами: безмерное попрание вызвало безмерную ненависть.

Нравственный преемник русских нигилистов, герой Островского вырастает на той почве, которую полстолетия засевали они зернами своего гнева. Тогда "народ" - молчал. Нигилисты, напротив, говорили много и горячо, и Николенька Иртеньев с тревогой и неприязнью слушал этих, как казалось ему, развязных, неопрятных, плохо воспитанных, дурно произносящих французские слова, но поразитсльно начитанных парвеню. А где-то там, в отдалении, почтительно стоял "народ", молчаливая толпа, дворня. Николеньку эти люди не интересовали; его раздражал зпах сала от их голов, их докучливое "пожалуйте ручку-с", все это было - как плохая погода, и в общем Николенька не имел к этой массе никаких претензий, потому что она была вне игры, там стоял для него просто туман безличности, Потом грянула гроза из тумана. Обернулась плохая погода исторической бурей.

Островский - частица бури, капля, отразившая взбушевавшийся народный океан.

Больше! В судьбе Корчагина выразилось нечто важнейшее, чем путь капли в потоке, - самый поток, самая буря выявила здесь свою структуру.

Бедный поп Василий беззвучно исчез в этой пучине. Просто он попался первым.

Поп вышвырнул его из школы. Шеф пристанционного буфета вышвырнул его из кухни.

Какой-то гимназистик пытался швырнуть его в воду на глазах у красивой барышни.

Детство Корчагина проходит под знаком непрестанного отшвыривания. Его формирование начинается с ощущения постоянной униженности. В скудости быта своего героя Островский выделяет именно эту, духовную сторону. Павка не фиксирует сознания на чувстве голода (хотя, по логике вещей должен испытывать голод), он не страдает от холода (хотя одет кое-как), даже физическая боль от побоев проходит как-то бесследно. Но усугублено до предела чувство общей бесправности, непреодолимой уязвленности, ощущение безличности, в которую походя отшвыривают его сильные мира. Бездна униженности рождает бездну ответной злобы - физические страдания бледнеют при этом.

Я писал выше, что детство Павки Корчагина, сравнительно с детством Коли Островского, имеет некоторые черты на первый взгляд, несущественные, но по существу чрезвычайно важные. Конечно, маленький Островский, кухаркин сын и пролетарий, сполна испил ту чашу, которую передал потом своему герою. И все же внешняя ершистость, диковатость, отверженность несколько усугублены в облике Павки. Отец Островского, пятидесятичетырехлетний солодовщик с винокуренного завода, благообразный человек с окладистой бородой, - не похож на пролетария Павла Власова. Чистенькие, ухоженные дети в его семье не выглядят босяками.

Маленький Коля, по причине способностей принятый в учение досрочно, кончает приходскую школу с похвальным листом... и в общем, есть у него некоторая возможность учиться и книжки читать запоем, что он и делает вплоть до 1919 года.

И все же тот не большой сдвиг в сторону "гаврошистости", который угадывается в детстве Корчагина, - внутренне необходим. Ощущение духовной обездоленности требует выхода; в тексте оно подчиняет себе бытовой рисунок, оно материализует в судьбе героя то, что еще остается неявным в судьбе автора: Павел Корчагин - точное выражение судьбы Николая - судьбы, а не эмпирической биографии! Точно такой же сдвиг - в истории первой влюбленности.

От романа Павки с Тоней Тумановой остается у нас общее ощущение социального мезальянса; он - мальчишка-кочегар, а она-"барышня", она "образованная", у нее отец - главный лесничий, и "говорить им - не о чем", и ей с ним - "не с руки...".

Мы знаем, что Н. Островский писал свою повесть предельно достоверно; он половины подлинных имен не изменил в тексте; тем интереснее любой сдвиг, любое отклонение от прототипа, ибо в таких домышленных элементах суть как бы прямо прорывается к нам сквозь эмпирику фактов.

В жизни Тоню Туманову звали - Люба Борисович. Ее отец был не богатым лесничим, а обыкновенным дежурным по станции, и протрубил он на этом месте все свои тридцать пять служебных лет. Познакомилась будущая Тоня с будущим Павкой не на рыбалке, а на станции, куда Люба довольно-таки демократично носила отцу завтраки. Впоследствии Л. Борисович работала воспитательницей в детском саду, библиотекарем и учительницей, жизнь свою прожила в Шепетовке, а потом в крошечном Староконстантинове. Свидетельство Л. Борисович о Н. Островском: "Мы с Колей никогда не ссорились. На строительстве узкоколейки не встречались".

Свидетельство Н. Островского о Л. Борисович (надпись на книге): "Любимому другу моей юности от Н. Островского".