Обрученные с идеей (О повести 'Как закалялась сталь' Николая Островского)

Нужен был перед этим рассказ наборщика Самуила о том как зверски замучили белополяки шепетовских комсомольцев, нужен был приказ: "Никаких грубостей в отношении пленных!", нужна была именно эта ситуация, когда душа жаждала мести, когда, кажется, естественнее всего было взорваться: "Они наших вешают, а их провожай к своим без грубостей!" - нужна была, одним словом, именно эта справедливая ярость естественного, живого чувства, - чтобы Корчагин смирил это живое чувство во имя высшей воли.

- Ни одного пятна, - шепчут губы Павла...

Типично корчагипская ситуация - когда стальная единая воля смиряет, сминает, уничтожает порыв плоти. Влепить пощечину Файло - здесь нужен именно Корчагин.

Явиться к Дубаве, увидеть торчащую из-под одеяла женскую ногу - "Эх, гад!" - прошептать в лицо - только Корчагин. Сесть за "флирт цветов" на вечеринке, увидеть робкое ожидание в "голубых глазенках" какой-то тихой деочки, резануть в эти голубые глазенки: "Чепухой занимаешься" - вот неповторимо корчагинское.

Плоть бывает гнусная, отвратительны, бывает робкая и беззащитная, бывает завлектельная - но везде при соприкосновении с плотью мгновенно распрямляет в Павле неумолимо смиряющая пружина высшей идеи, и в этом жертвенном самоскручивании ему нет равных.

Главный, ключевой, всенародно известный эпизод центральной части повести - строительство узкоколейки. Символическая картина героизма духа, побеждающего именно тогда, когда, кажется, не остается никаких внешних возможностей для победы в реальности. Мороз, заносы, болезнь, отсутствие одежды, отсутствие строительных материалов, полная техническая невозможность строительства, и в довершение всего - бандиты под боком и бюрократы в городе... И что же? Именно эта полная немыслимость реального успеха включает в герое какую-то сверхэнергию духа, которая словно ждет момента, чтобы доказать свое превосходство повседневной логике... Да, в Боярке нужен только Корчагин!

Пароль его детства - отверженность.

Пароль его молодости - самоотверженность.

Великая драма его судьбы складывается, как единая песнь.

Когда эпоха двадцатых годов стала отходить в прошлое, ее начали именовать эпохой аскетических героев. В разных вариантах мысль об аскетически-жертвенном самосознании Корчагина и теперь бытует в литературе об Островском - и у нас, и за рубежом особенно. Это мнение кажется небезосновательным, если судить извне.

Но тонкость вот в чем: наиболее решительным противником такой оценки является сам герой; наиболее резким врагом аскетической морали выступает сам Остропский.

Аскеза как осознанный нравственный идеал есть в сущности перевернутый гедонизм, это такое же смакование отсутствия внешних благ жизни, как гедонизм - смакование присутствия этих благ. Аскеза есть жизнь сознательно частичная, сознательно неполная и ущербная. Жизнь героев эпохи гражданской войны может нам показаться аскетичной, если мы будем внешним образом сравнивать тогдашний быт с теперешним. Но никогда они не считали себя аскетами. Для них это и была жизнь: полная, всецелая, заполнившая собой мирозданье.

В 30-е годы Островский получал множество писем с протестами против того, что его герой впадает в болезнь и немощь. Лейтмотив его ответов: болезнь - случайность, будь моя воля - Корчагин был бы олицетворением здоровья и силы...

И правда, пудовые руки Артема, широченные плечи, свинцовые удары рабочих кулаков вот мир, в котором Корчагин мыслит свое естественное существование, вот формы жизни, которые видятся ему изнутри. Мир, властно захвативший его сознание, - это мир целостный, сильный, исполненный страсти и любви.

Монолитное бытие предполагает "одну, но пламенную страсть" и одну любовь, равную самой жизни.

Из трех женщин, которых любил Павел Корчагин, две очерчены резко и точно.

Тоня Туманова является герою вестницей чувства "как такового": это соблазн любви "безыдейной", чистенькой, и мы уже знаем, как дорисовывает воображение Павла его первую привязанность: это призыв плоти, бессильной утолить запросы духа; поэтому чувство, столь естественное у мальчишки, затоптано им, едва он чувствуте, что оно может отвлечь его от всепоглощающей идеи его жизни и приковать к низкому.

Тая Кюцам, жена Павла, является ему в конце жизни, когда, израненный, разбитый, слепнущий, он ищет уже только друга; Корчагин сдается чувству тогда, когда оно уже не может помешать этой высокой дружбе, когда любовь уже не грозит взрывом неуправляемой плоти, когда самая плоть эта все равно уже окончательно побеждена в нем его волей. Эта любовь - как гавань.

Между двумя этими берегами, в середине его жизни, и самый разгар его великого кочевья - возникает, как мечта, как видение - несбыточный образ Риты Устинович. На скрещенье побежденной, естественной тоски о женственности и победившей ее мужественной воли рождается эта гипотетически-прекрасная фигура, чудное соединение идейности и женственности, Рита Устинович, которая могла бы стать именно той, что нужна герою, и не стала, а ушла как воображенный идеал.