Обрученные с идеей (О повести 'Как закалялась сталь' Николая Островского)

Разумеется, читательское письмо, вообще являющееся в советской России чем-то вроде исповеди, само по себе не редкость в жизни писателя, привыкшего к посланиям незнакомых людей, в том числе и яростных. И все-таки, даже на этом фоне неистовая реакция читателей на появление повести Островского - этот шквал коллективных откликов - нечто из ряда вон выходящее. Кажется, что "коллективное" - значит, организованное сверху. Нет! В ту пору - нет! Снизу подпирает! "0рганизовать" такое от нуля невозможно - можно только ввести напор в берега. А напор - мощный, и именно от "земли", от "комсы", от "массы".

Нет, эту книжку читают не так, как обычную художественную литературу. Недаром и слово-то употребляют другое: не читают, а прорабатывают. Или как во время войны рассказывал на одном из писательских пленумов Николай Тихонов, - у бойцов книга "Как закалялась сталь" сделалась "своего рода евангелием"... "Ее читают и перечитывают во всех ротах и батальонах..." Перечитывают- не затем, конечно, чтобы узнать, "что произошло дальше". Что дальше - и так знают наизусть. Перечитывают - потому что заключено в тексте то знакомое напряжение, которого жаждут, к которому заново подключаются, которым заряжаются. Мать Олега Кошевого пишет: книга Островского у ее сына всегда под рукой; она стоит так, чтобы ее в любой момент можно снять с полки... "если потребуется зарядка"... Нет! Художественную литекратуру так не читают.

Это - что-то другое.

Здесь, внизу, в читательской массе, и предопределяется с самого начала судьба книги. Профессиональное, официальное признание может прийти раньше или позже.

Решается - тут.

Сама диалектика изданий повести отражает драматичный путь утверждения Островского в литературе. Внешне - победное шествие: к середине 30-х - два миллиона, к середине 50-х - пять миллионов, к середине 60-х - десять миллионов экземпляров... и далее в той же прогрессии. Это победное шествие начинается в 1935 году, когда "Роман-газета" выпускает первый массовый, стопятидесятитысячный тираж "Как закалялась сталь" с очерком М. Кольцова в качестве предисловия. Тираж мгновенно расходится. А уж параллельно, на местах, в Ростове и Омске, в Казани и Иванове, в Уфе и Новосибирске, во всех концах местные издательства начинают своими силами самостийный выпуск книги. И каждый издатель правит текст заново: некоторые редакторы умудряются даже пробиться к Островскому и согласовать поправки (тут, кстати, и возникают многочисленные варианты и разночтения, которые впоследствии, при установлении посмертного канонического текста повести вызовут бурную дискуссию правопреемников автора).

Местные издатели выпускают книгу мизерными тиражами ("на область"), на плохой бумаге, с опечатками, вызывающими хохот фельетонистов, - и все-таки есть свой смысл в этой самодеятельности: в течение года страна наводняется скоростными выпусками, спешно утолящими жажду, и лишь в 1936 году, когда авторитетные центральные издательства дают еще несколько мощных тиражей, этот местный поток начинает уменьшаться. К войне он совсем иссякает (только в республиках продолжают переводить "Как закалялась сталь": на осетинский, бурятский, эстонский).

В пятилетие с 1942 по 1946 год - по вполне понятным причинам - изданий мало.

Но есть одно, которое может перевесить все предыдущие и последующие. Это издание выходит в сорок втором году в блокированном немцами Ленинграде.

Набирают текст в полуразрушенном здании. Печатают десятитысячный тираж, крутя машины вручную, потому что электричества нет. Распродают эти десять тысяч в течение двух часов.

Теперь я хочу вернуться к сомнениям наших зарубежных историков, которые подозревают, что успех книги Островского определен решениями сверху.

Да! Определен. Только логика тут обратная. Не потому читают книгу, что стоит она в обязательных списках. А потому она встает в списки, что ее читают. Можно велеть издать книгу сверхтиражом. Но нельзя велеть переписывать ее в Старозагорской тюрьме, тайком от надзирателей. Нельзя велеть читать ее в окопах под Севастополем при свете карманных фонариков. Нельзя велеть крутить вручную печатные машины в блокадном городе. Это люди делают сами.

Значит, есть что-то такое в книге, что бьет безотказно и вопреки всем старым литературно-критическим представлениям о традиционном художественном тексте.

Значит, есть тут загадка, не подвластная старым профессиональным представлениям. С самолго начала литературно-критическое освоение повести "Как закалялась сталь" идет по двум направлениям, и литература об Островском распадается на два непримиримо спорящих между собой лагеря.

Первые исследователиостро чувствуют необычность представшего им литературного явления. Они понимаюь: старыми средствами тут мало что объяснишь. И они ищут новый путь, эмоционально подстраиваясь к повести, создавая живую легенду об Островском в том же ключе, в каком Островский создал живую легенду о Корчагине.