Обрученные с Севером

«15 июля за последнее время убито 17 тюленей. 1 маленький медвежонок околел, и одного медведя убили около самого судна. Стреляли по борту. Работа палубной команды производится все время для освобождения судна ото льда, но выбраться изо льда пока нет никакой надежды. Видимо, что останемся на еще одну зимовку. Очень скучно. В светлый день моего Ангела, я на целый день освобожден от работы. Штурман поздравил меня и дал немного табаку. Шленский угостил… Я вспомнил как проводил этот день среди знакомых и мне так стало скучно, впереди,. солнце преде… Лед около судна образовал трещины.

31 июля был убит почти у самого борта вахтенным Ауняевым 2 час. Ним... медведь. Утром собака Граммофон, уйдя по следу убитого медведя, и по вечеру не вернулась»

Внезапно промелькнувшая догадка ошеломила. Да нет никакой промежуточной даты между 15 и 31 июля! Это все написано 15 июля, а там, где мы раньше предполагали еще одну несохранившуюся дату, были просто нечитаемые слова. Большинство дневниковых записей лаконичны и меланхолично однообразны, что‑то вроде «сегодня убили медведя. Ветер SW. Мороз 25° R». Дни бесконечно тянутся, похожие друг на друга как близнецы–братья. Писать просто не о чем* А тут в жизни у писавшего эти строки человека происходит значимое событие — именины. Его в честь такого праздника освобождают от всех работ на судне, потому и дневниковая запись в этот день такая нехарактерно длинная — ему просто нечем было себя занять!

До утра я дождаться не смог. Зуд нетерпения безжалостно сверлил меня насквозь, настолько ключик к разгадке лежал уже рядом. Боясь, как бы не спугнуть удачу, в первом часу ночи звоню в Рязанскую область знакомому священнику.

— Отец Вадим, здравствуйте! — начал я, позабыв от волнения даже представиться, но, видимо, выручил определитель номера, — ради Бога, извините, но мне очень нужно знать, у кого в день 15 июля по старому стилю именины?

Повисла недолгая пауза, показавшаяся мне тогда целой вечностью.

— Какого года? Это может быть важно, — было ощущение, что батюшка даже не удивился беспардонности моего звонка и неуместному для такого часа вопросу.

— 1913–го…

Еще одна бесконечная пауза. Видимо, время все‑таки остановилось.

— Сразу сказать не могу, но посмотрю святки, а завтра утром тебе перезвоню, — в трубке послышались гудки, а мне стало стыдно за свою нетерпеливость, которую я к тому же так и не смог удовлетворить.

Прикурив раскисшую и давно потухшую в зубах папиросу в попытке хоть как‑то отмахнуться от навязчивых мыслей, я забегал из угла в угол, натыкаясь с досады то на стол, то на табуретки. И кто только строил эти клетушки! Нужно как- то дождаться утра. Но как?! Внезапно раздался звонок, и на дисплее мобильного телефона появилась запись: «Вадим Овсянников». Поперхнувшись от неожиданности дымом, я судорожно схватил трубку:

— Слушаю…

— Роман, я так понял, что тебе это срочно. Тогда записывай: 15 июля 1913 года старого стиля именины у Василия, Владимира и Устина. Ты все копаешь по своей северной экспедиции?

— Все копаю, батюшка, все копаю. И, кажется, вы мне очень помогли. Обо всем расскажу при встрече. Еще раз извините за поздний звонок!

— Не извиняйся. Богоугодное дело делаете, — успокоил меня священник, — до встречи!

Его полотна выставлялись в крупнейших картинных галереях Лондона, Парижа и Америки. До того как заняться живописью, почетный член–корреспондент международной академии культуры и искусства, художник с мировым именем, Вадим Овсянников долгие годы реставрировал фрески во многих российских храмах. О таких вещах не спрашивают, но возможно, что именно это и привело его к Богу. Отстранившись от мирской суеты, сейчас он служит скромным священником в маленьком храме рязанской глубинки…

В груди уже знакомо заколотило. У Василия, Владимира и Устина! На всякий случай я кинулся пересматривать копию рукописи судовой роли «Св. Анны», написанную собственноручно Г. Л. Брусиловым, которую и без того помню как «Отче наш». Ни Устинов, ни Василиев в ней, конечно же, не было. А вот Владимир… Мало того, что на судне был единственный Владимир — машинист Губанов, так еще как раз именно он‑то и шел в пропавшей пешей группе Петра Максимова! Получается, что не Смиренников, а Владимир Губанов автор найденного дневника? Но как же ложка, часы?..