Обрученные судьбой (СИ)

— Я такой же пленник, как и Ежи. Как и ты. Ты думаешь, верно, что ты вольная птаха, гостья Владислава, но уверяю тебя — это не так. Попробуй выехать за ворота брамы, в тот же миг сбегутся стражники, говоря о том, что у них приказ не выпускать никого из Замка. Но это ложь! Приказ не выпускать тебя. До тех пор, пока Владиславу нужно будет удержать тебя здесь. Воспользуйся своим присутствием с умом. Ты женщина, сыграй на слабости, которую он к тебе питает, а она определенно есть. Ты мать его наследника, а это дорого стоит, — вкрадчиво убеждал ее епископ, а она вслушивалась в его слова, задумавшись. — Ты стала еще краше, чем была. Уже не дева, но с прежней девичьей красой на лице и женской загадочной прелестью в очах. Ты всегда была его слабостью. С первого дня. Вспомни о том и вспомни, как забрала в свои руки его сердце и его волю.

— Прошло столько лет и зим, — возразила ему Ксения, в душе лелея надежду на правоту его слов, вспоминая с болью увиденное в Бравицком лесу. — Сердце Владислава могло перемениться ко мне…

— Пани видела, как проклевываются по весне перезимовавшие цветы? — рассмеялся бискуп. — С каждым лучиком солнца, с каждым теплым днем из маленького зеленого росточка они становятся высоким и крепким цветком. Так и ныне. Не смотри, что цветок лежит под глубоким слоем снега… он где-то там, в глубине, готовый прорасти с теплом…

И позже, уже вернувшись к себе в комнатенку, свернувшись калачиком под одеялом, глядя сквозь слюдяные вставки на мигающие в вышине звезды, Ксения представляла себе этот цветок, что сама, словно зима заморозила своими поступками, заворошила снегом обид и горечи. Содеянное ныне казалось лишенным того здравого смысла, что когда-то толкнул ее на то, чтобы оставить Владислава, скрыть от него, что так тщательно берегла в глубине земель пана Смирца. Она до сих пор не могла успокоить волнение, что вспыхнуло в груди, когда пан Сикстуш признался, что знал и наблюдал за Анджеем уже на третий год его жизни.

— Я не признался Владиславу в том, что узнал. И не сделал бы того, буду честен с тобой, коли б все иначе пошло, — говорил тогда епископ. — Но пани Ефрожина так и не смогла подарить наследника нашему роду, а единственная дочь Владислава сгорела от воспы. И коли б не появился у Владуся сын спустя пять лет, когда Анджею пришла бы пора мужать, то тут сам Господь велел открыть правду. Ибо только отец сможет вырастить достойную замену себе, никто иной. И должен то делать! Или коли б срок мне до того времени не пришел… Уж больно сильно на грудь старуха мне черная давит, нет мочи порой терпеть эту боль. Верно люди говорят, когда дыхнет на тебя холодом могильным, от которого сердце сожмется, тогда оно начнет стучать в полную силу, тогда возьмет верх над трезвым рассудком. Быть может, оттого сердце мое стало мягким словно масло. Всех жалею, о всех думать хочу. А может, от того, что в глазах сына вашего с Владиславом увидел… Блаженна младость, она так легковерна и добра к всем! Она греха еще не знает, ничто не тяготит ее. Нет еще ошибок, что надо править, или той вины, за какую надо каяться. Но не думай, что мой разум размяк вместе с сердцем. Не настолько! Я желаю, чтобы ты вернула себе утерянное расположение Владислава не потому, что ты мне по нраву или что я позабыл о крови твоей и нешляхетском рождении. И я по-прежнему, стою на том, что веру ты должна переменить, как приняла иное имя! Я знаю только, что негоже одного сына иметь ординату. А распрей в роду я не желаю, доле их было! И сыновей Владислав желает только от тебя ныне, пусть даже никогда и никому не признается в том сам. И душу его пробудить от того холода, что после смерти Ануты пришла, только ты можешь, я знаю то достоверно. Будешь умна, сможешь все сделать, как сказал, вернешь то, потеряла.

— Ты не спросил меня, пан бискуп, желаю ли я того? — вдруг холодно заметила Ксения, разозлившись на тот ворох чувств, что ныне был в душе у нее. — Столько лет прошло…

— А мне не надобно спрашивать, — усмехнулся снова епископ. — Я души читаю, как книги, забыла?

И Ксения заметила ему тогда в ответ, что видно, ошибается и он, раз так не вовремя поспешил покаянные слова произнести своему родичу, раз признался, что и он виновен в том подлоге, что свершился когда-то, виновен в сокрытии крови и плоти Владислава, в сокрытии этой тайны. «Повременил бы сам пан бискуп, остыл бы гнев пана Владислава. Не сидел бы тогда взаперти в эту ночь в одиночестве», сказала едко. А он только взглянул на нее так, что она смутилась под его взглядом, покраснела от укола стыда, тихо проговорил:

— Повременил бы! Я не Господь Бог, и мне он не дает вестей, когда и за кем придет смерть. Кто ведает, сколько времени-то…