Обрученные судьбой (СИ)

— Покажи мне, — вдруг глухо произнес Михась. — Обнажи спину. У моей сестры отметина с рождения есть под лопаткой. Покажи мне ее.

И Ксения не стала возражать — скинула жилет из лисы, распустила шнуровку и стянула с плеча платье и рубаху, обнажая часть спины в нужном месте.

— Не веришь, знать? Гляди же, вот эта отметина, — она повернулась боком к оглянувшемуся Михаилу, демонстрируя родинку. — А еще у сестры твоей шрам есть на виске, вот тут, у волос. Это муж, выбранный ей родней, оставил на память. Показать его? И на ладони шрам есть от огня. Тоже дар от боярина Северского. И его показать? Боярина Северского след любви, что едва не сгубил меня, что душу свою замаравшей грехом назвал перед всеми меж тем.

— Доле! Доле! — взревел Михаил, вскакивая на ноги. — Супружника тебе Господь дал. Да и сама делов наворотила тогда. Не дурила бы, и за Северского не отдали бы!

— Знать вот как? — крикнула в ответ Ксения. — Сама виновна в том, что не уморил тот меня едва, верно? Неужто не видел, как мне худо там, когда приезжал в земли его? Неужто не видел, что в мороке меня держат? Поверил, что сестра разума лишилась?

Михаил тут же отвернулся от нее, закрыл лицо руками. Невольно Ксения попала в самую глубокую рану в его душе. Он до сего дня винил себя, что не увез тогда сестру из вотчины Северского или хотя бы не задержался там, чтобы разобраться в происходящем. А просто сбежал тогда, чтобы не видеть и не слышать, чтобы забыть о том видении, что предстояло перед ним тогда.

— Зачем ты приехал сюда? — прервал поток его сожалений голос сестры, и он обернулся к ней. Ксения забралась на топчан с ногами, накрыла колени подолом юбки, прятала холодные ладони под мехом жилета. Одна из кос лежала на груди, другая пряталась за спиной — роскошное золото, которое он помнил с малолетства. Голубые глаза в упор смотрели на него, стараясь подметить каждую промелькнувшую эмоцию на его лице в полумраке комнатки. Ляшская одежда — платье из шерсти со шнуровкой на груди, рубаха выглядывающая из выреза платья, жилет лисий и шапка из того же меха, что тут же подле на топчане лежала. И мягкий говор этой земли, что отражался почти в каждом слове, та интонация, с которой она выговаривала их — так несхожий с его говором и так резавшим ухо нынче.

Это была и Ксения, и не его сестра одновременно, потому что схожа была с той, что в памяти была жива, лишь лицом и только.

— Зачем ты приехал в эти земли? — настойчиво повторила сестра, и он поджал губы, недовольный ее тоном и упрямством, с которым она повторила свой вопрос. И взглядом ее он тоже был недоволен ныне — прямым и пристальным. — Ведь не за мной же. Я видела, как дивился ты, когда лицо мое увидел. Но разве не за мной охоту свою вели?

— Ты права, не ведал я, что птица, на которую силки ставим — ты. Мы ведь схоронили тебя с Василем боле пятка лет назад, как грамоту от супружника твоего получили, — наконец-то она опустила долу, как и положено, свои очи, не смогла смотреть на него прямо после этих слов. — А кроме Федорка и меня твое лицо из моих людей и не видел никто до того. Так что я и за тобой прибыл сюда, и не за тобой…

Ксения нахмурилась, не понимая смысла его слов, а взглянув на него, заметила, как он яростно подбрасывает поленья в огонь, поднимая вверх от очага ворох искр, как напряжена его спина. Наконец он закончил работу, поднялся на ноги, вытерев запачканные ладони от жупан, а потом повернулся к ней, и даже в полумраке Ксения заметила, каким странным блеском вдруг вспыхнули его глаза.

— Я поведаю тебе о том, — медленно проговорил Михаил, подходя к ней ближе, и она невольно сжалась, заметив, как побелели края шрама на его лице. — Поведаю о том. И ты мне расскажешь, как ты оказалась в этих землях и пани ляшской по ней ходишь. А я потом решу, как поступить с тобой…

1. Мастерицы, вышивавшие бисером и жемчугом

2. Имеется в виду Вход Господень в Иерусалим (Вербное воскресенье) — католический праздник, отмечается в последнее воскресенье перед Пасхой или в шестое воскресенье Великого Поста

Глава 62

Ксения не могла не бросить взгляд при этих словах, прозвучавших в тот миг в полумраке сторожки, на большие ладони брата, на свернутый кнут у того за поясом. Вспомнились вдруг дни, проведенные в тереме вотчины мужа, его злые глаза, полные ярости, и такой же холод в голосе.

Михась же опустился на топчан возле нее, стал пристально в лицо глядеть, словно снова и снова пытаясь найти подтверждения тому, что не ошибся, что глаза его обманывают ныне, что не морок то, а явь. А потом заговорил — медленно и как-то отрывисто, явно не желая открывать ей то, о чем речь вел ныне.

— Я сюда в эти земли за девой приехал, что для панов под именем одним ходит, но готова при случае и иным наречься, той, что Ксенией себя назвала в беседе с попом, что о Московии думает и домом ее родным называет. Которую по ее словам увезли из той стороны ляхи, спасли от погибели неминуемой да тут жить оставили под именем чужим. Верно, ведь слова твои передал?

— Я их на исповеди сказала, — прошептала Ксения, подтверждая сказанное братом.