Обрученные судьбой (СИ)

Где и когда она уже слышала про корни родовые, в землю родную пущенные? А потом вспомнились слова Лешко, сказанные в день свадьбы Ежи и Эльжбеты: «…и у корней своих душу израненную легче исцелить, с тем даже не поспорить». Опустились уголки ее губ вниз, застыла на миг на ресницах слезинка перед тем, как упасть на плотную ткань жупана брата.

— Ты слезы-то не лей, Ксеня, — прошептал Михаил, улыбнувшись неожиданно, и стер большим пальцем мокрую дорожку на щеке сестры, что оставила следующая слеза. Улыбка смягчила его черты, принесла мягкость, вернула Ксении того прежнего Михаила, который не был так суров и мрачен. — Бог меня в эти земли привел, не иначе, тебе в подмогу. И я помогу… ты же ведаешь… И батюшка наставлял всегда: «Сыне мои, помните о слабой среди вас, о Ксенечке помните. Нрав у нее непокойный, не будет ей лада в жизни от него, пока мудрости не наберется. Рядом будьте с ней, в подмогу ей встаньте. Такова моя воля!»

— И верно тебя ко мне сам Господь и Богоматерь послали, — ответила Ксения, вспоминая свою молитву давнюю перед ликами святыми, когда плакала и просила ту о помощи, умоляла путь показать. Неужто брат ей был для того послан? Чтобы в Московию вернуть…? Но она испугалась думать о том далее, подчинилась брату, который, замерзнув на холоде зимнем, тянул ее внутрь натопленной сторожки. В комнатке они снова сели на топчан рядышком, как когда-то в малолетстве в вотчине батюшки сидели у окошка терема и разговоры вели. Так и ныне говорить стали, склонив чуть головы друг к другу.

— Так ты уже мужем ходишь? Из Мстиславских сосватали? — лукаво улыбнулась Ксения, вспоминая, как яростно Михаил отвергал даже мысль о том, чтобы под венец кого повести, не более десятка лет назад.

— Алену, дочь Дмитриеву, — кивнул Михаил. — Так вышло, что аккурат перед кончиной батюшки обвенчались. И деток уже прижили. Две девицы и малец, Никита, в честь батюшки.

И рассказал ей о дочерях старших, одна из которых так схожа и лицом, и нравом с сестрой его, что он уже беспокоен о судьбе ее. Коли не сумеет выправить в малолетстве, то ожидает хлопот, что от Ксении отец терпел, не иначе. А сын его — с женой лицом схож, и хоть и мал, а удал, хвалился Михаил, такой станет славным воеводой. Поведал, что брат их старший, Василь, уже четырежды да два раза дедом стал за эти годы. Внуков ему поболее принесли дети, род множа. И Василь среди них есть, и тоже Никита — «чтоб был в роду сызнова Никита Василич Калитин, пусть и во втором колене».

— А моего сына я Андреем нарекла в честь отца батюшкиного, — Ксения в том момент снимала с юбки сухую веточку и не заметила, как поморщился брат при упоминании о ее ребенке.

— Ты любишь ее? Супружницу свою? — спросила она, желая для брата той благости, что дарило то чувство, соединяющее двух людей воедино, хотя и понимала умом, что совсем не надобно то в союзе венчальном.

— Люблю? — тихо хохотнул Михаил. — Тебе ляхи, видать, совсем разум задурманили, с толку сбили. Я о ней заботу творю, она мне по душе. А сердцем маяться… Вон ты уже намаялась!

— Не говори так, — прошептала Ксения, но Михаил вдруг стал горячиться — с каждым сказанным словом, повышая голос, пока не сорвался в крик.

— Пошла за маятой своей сердечной? Отказалась от корней своих? Что на мену тебе он дал? Ты жена венчанная? Нет, ты любава брошенная! С безбатешенным подле подола. Ведал бы отец! Ведал бы Василь! Да Юрась в гробу непокоен, что в роду нашем кровь ляшская появилась! Безбатешенный в роду славном Калитиных! Байстрюк!

И тут Ксения подняла руку, замахнулась на брата, желая ударить того за то, что сына ее словом обидел. За собой она знала вину, но разве была перед родом сына ее вина? Михаил быстро перехватил ее руку, сжал больно пальцы, заставив ее поморщиться от боли, и наблюдал за ее лицом, подмечая каждую эмоцию, каждое движение черт.

— Так вот какой ты стала! На брата руку поднять. На мужа руку поднять! — он отбросил ее ладонь, словно та гадом каким была скользким, а потом снова отошел к огню, пытаясь погасить свой гнев, который так и не утихал в душе все это время — то в угли красные превращался, то снова жарко пылал, обжигая душу. — Волосы на срам открыты! Как муж, на животине скачешь, позорище! Стан вон как обтянула на забаву мужскую! Речи смелые ведешь! Срамота! Вовек грехи не отмолить тебе!

— Я такой была, Михась, всегда, — коротко ответила Ксения. — Просто вы не видели того. Вон и про дочь свою ты говоришь, что выправить ее желаешь. А как править то, что Господь дал? Я недаром сюда пришла, в земли эти, что сына мне подарили, что мне позволили стать такой, какой я уродилась. И что любовь мне дали, о которой и жалеть-то негоже.

— Знать, не жалеешь?

— Ни единого дня не убрала бы, коли позволили! — запальчиво произнесла Ксения, вздергивая подбородок, и Михаил вздрогнул от той решимости, что распознал в ее голосе, шагнул к ней тут же.