Обрученные

Все и сейчас еще может быть хорошо. Если результат сортировки будет таким, как я предполагаю, если Кай уедет и получит хорошую работу, смогу ли я собрать из кусков свою жизнь здесь? Самый большой кусок — мое обручение с Ксандером, и будет нетрудно построить свою жизнь вокруг этого. Я могла бы любить его. Я люблю его. И поэтому должна рассказать ему о Кае. Я не против скрывать что-то от Общества. Но от Ксандера я ничего не буду больше скрывать. Даже если это ранит его, я должна сказать. Потому что жизнь, которую я хочу построить, надо строить на правде.

Думать о том, что надо все рассказать Ксандеру, почти так же тяжело, как думать о том, что я потеряю Кая. Я кладу на ладонь контейнер с таблетками. Думай о чем-нибудь другом.

Я вспоминаю, как впервые увидела Кая на вершине малого холма, с головой, закинутой назад, и лицом, обращенным к солнцу, и понимаю, что именно тогда я полюбила его. Я не солгала ему. Я взглянула на него другими глазами не потому, что его лицо появилось на экране порта утром после Банкета обручения. Я посмотрела на него по-другому, потому что увидела его на лоне природы, сбросившим на мгновение постоянное напряжение, с глазами цвета вечернего неба перед тем, как оно погружается в темноту. Увидела, что он видит меня.

Уже лежа в кровати, с израненными и усталыми душой и телом, я осознаю, что власти правы. Как только ты захочешь чего-то, изменится все. Теперь я хочу всего. Больше, и больше, и больше. Хочу получить хорошую работу. Выйти замуж за того, кого выбрала сама. Есть на завтрак пай и бегать по улице, а не по тренажеру. Когда захочу — идти быстро, когда захочу — медленно. Решать самой, какие стихи я хочу читать и какие слова — писать. Я так многого хочу. Я — река желаний, заключенная в облике девушки по имени Кассия.

Но больше всего я хочу Кая.

— У нас осталось мало времени, — говорит Кай.

— Я знаю. — Я тоже считаю дни. Даже если Кая оставят здесь, в Сити, летний активный отдых скоро кончится. Я не смогу видеть его так часто. На несколько секунд позволяю себе погрузиться в мечты. А что, если на новой работе у него будет больше свободного времени? Тогда каждый субботний вечер он сможет проводить с нами. — Через две недели восхождения закончатся...

— Я не это имею в виду, — говорит он, придвинувшись ближе. — Ты не чувствуешь? Что-то меняется. Что-то должно произойти.

Конечно, я чувствую это. Для меня вообще все меняется.

В его глазах настороженность, как будто он знает, что за ним наблюдают.

— Что-то серьезное, Кассия, — говорит он и переходит на быстрый шепот: — Мне кажется, у Общества проблемы с войной на границах.

— Почему ты так думаешь?

— У меня такое чувство. По тому, что ты мне рассказала о своей маме. По нехватке надзирателей на субботних вечерах. Что-то меняется и на работе, как мне кажется. — Он смотрит на меня, и я опускаю голову.

— Не хочешь рассказать мне, почему ты туда приезжала? — спрашивает он мягко.

Я теряюсь от его прямого вопроса. Я ждала, когда он спросит.

— Это была сортировка реальной жизни. Я должна была разделить рабочих на две группы.

— Понимаю, — говорит он и ждет, не скажу ли я больше.

Я бы хотела, но не могу: слова застревают у меня в горле. Вместо этого я говорю:

— Ты не дал мне продолжения своей истории. Что случилось после того, как власти пришли за тобой? Когда это случилось? Я знаю, это было недавно, потому что... — Мой голос замирает.

Кай медленно и методично приклеивает красную полоску к дереву, потом поднимает глаза. Годами я привыкла видеть на его лице только поверхностные эмоции; новое, глубокое выражение его лица подчас пугает меня. Вот и сейчас его лицо выражает чувства, которых я не видела раньше.

— Что не так? — спрашиваю я.

— Я боюсь, — отвечает он просто. — Того, что ты подумаешь.

— О чем? Что случилось? — После всего, через что ему пришлось пройти, он боится того, что я могу подумать?

— Это было весной. Они пришли ко мне на работу поговорить со мной, отвели в отдельную комнату. Спросили, представлял ли я когда-нибудь, как бы сложилась моя жизнь, если бы у меня не было статуса «Отклонение от нормы». — Челюсти Кая сжимаются, и мне становится его жаль. Он поднимает глаза, видит это, и его лицо каменеет еще больше.

Он не хочет моей жалости, так что я должна отвернуться и слушать.

— Я ответил, что никогда об этом не думал. Что не беспокоюсь о том, чего не могу изменить. Тогда они сообщили, что произошла ошибка и мои данные введены в базу данных для Обручения.

— Твои данные? — переспрашиваю я изумленно. Но ведь чиновница уверяла меня, что ошибка произошла с микрокартой, просто фотография Кая там, где она не должна быть. Она сказала, что данные Кая не были введены в базу данных.

Она лгала, ошибка оказалась намного серьезнее, чем она говорила.

Кай продолжает: