Обрученный с удачей

Тактика была немудрёной: подойти поближе, переждать залп, засветить по палубе и рангоуту картечью, потом выпалить из мушкетов — и вперёд. В такие минуты все напряжены, сосредоточены и ждут сигнала, сжимая в руках бахры и абордажные крючья, метательные ножи, топоры и тесаки. Иногда Джон собирал на баке музыкантов, и пираты атаковали противника под барабанную дробь и звуки литавр, но чаще приказывал палить из пушек холостыми, и тогда волна полуобнажённых захватчиков накатывалась на обречённое судно прямо из облаков клубящегося порохового дыма.

Но стоило им перебраться на палубу приза, как всё менялось, будто по мановению волшебной палочки. Собственные страхи безвозвратно уходили, потому что они ничто по сравнению с тем ужасом, который команда и пассажиры атакуемого корабля испытывали перед пиратами. Корсары обрушивались на них с безрассудной дерзостью, очертя голову и безжалостно пресекая малейшие попытки к сопротивлению. Впрочем, жертвы обычно сразу сдавались, прекрасно зная, что в противном случае пощады не будет. Призы попадались нередко, одна атака сменялась другой, а в бою, как правило, не до воспоминаний и душевных терзаний.

Удаче немало способствовала придуманная Джоном военная хитрость. Они затягивали орудийные порты раскрашенной под дерево парусиной и поднимали какой-нибудь флаг, в зависимости от того, чей развивался на ноке замеченного судна. Затем некоторое время шли следом за ним параллельным курсом, постепенно сближаясь. И лишь подойдя к ни о чём не подозревающей жертве на расстояние пушечного выстрела, раскрывали карты, срывая маскировку с орудийных стволов и заменяя испанский, английский или голландский стяг на чёрное полотнище с Весёлым Роджером.

Бутафорские пушки были не единственной выдумкой Окорока. Кроме того, он учил команду изготовлять «адскую смесь» — пустые винные бутылки заполнялись селитрой, известняком, тухлой рыбой и смолой. Подожжённые и брошенные на палубу корабля противника, они подавляли самое упорное сопротивление.

Случалось им воплощать в жизнь и другую уловку, изобретённую хитроумным капитаном. Переодевшись в женское платье, несколько матросов помоложе неторопливо прогуливались по палубе, усыпляя тем самым бдительность наблюдателей противника, следивших за ними в подзорные трубы. А дальше всё шло по уже накатанной колее.

Следовал предупредительный выстрел из носового орудия, а если капитан «купца» мешкал или не подчинялся столь недвусмысленному требованию спустить паруса и лечь в дрейф, у канониров, стоявших наготове с тлеющими фитилями в руках у заряженных пушек, имелся в запасе аргумент повесомее: ядра, соединённые между собой толстой цепью. Такие гостинцы в клочья рвали паруса и такелаж и срезали, как бритвой, реи из лучшей корабельной сосны. После этого осталось только довершить разгром, подавив одним-двумя залпами ответный огонь. Но до подобных крайностей почти никогда не доходило. Было совсем не с руки уродовать ядрами ценный приз, а капитану и экипажу тем более не хотелось стрелять, ставя головы на кон за хозяйский груз...

С некоторой ревностью Питер обнаружил, что авторитет его спутника у пиратов заметно выше, чем у него — штурмана.

Для начала Тёрнер отлично проявил себя в качестве марсового. У него начисто отсутствовала боязнь высоты, а прирождённое чувство равновесия позволяло с уверенностью канатоходца и проворностью обезьяны в джунглях носиться по реям и натянутым на высоте сотни футов канатам столь же легко, как ходить по палубе или твёрдой земле. В сочетании с нешуточной отвагой и недурным владением пистолетом и мушкетом это приносило ему немалое уважение среди корсаров.

Сам капитан Джон в непосредственном захвате призов участия никогда не принимал и поднимался на борт взятого на абордаж судна только после того, как корсары собирали оружие, сажали команду под замок и хватали капитана, офицеров и пассажиров.

Когда это происходило, Джон не отказывал себе в удовольствии развлечься и устраивал целое представление, появляясь на шканцах приза разодетым в пух и прах — этаким франтом с лондонской Пикадилли — и с подчёркнутой вежливостью приветствуя своего менее удачливого коллегу.

Для начала он пускался в расспросы о порте приписки, месте назначения, попутном ветре и прочей ерунде. А потом вдруг сухим и деловитым тоном осведомлялся о характере груза и имеющихся на борту ценностях — в первую очередь, наличных деньгах, золотых и серебряных слитках или изделиях. При этом Джон не переставал улыбаться. В отличие от других пиратских вожаков Серебряный редко срывался на крик, не угрожал смертью или пытками, тем более не опускался, чтобы лично раздавать пленникам зуботычины. Но его спокойствие и вежливость, как правило, действовали на пленников куда более внушительно, чем если бы он размахивал у них перед носом дюссаком или тыкал в лицо дулом пистолета.

День за днём тянулся в ставшей уже привычной монотонной рутине, время от времени оживляемой абордажами, но во всём прочем мало чем отличавшейся от распорядка, принятого на любом другом судне.