Обрученный с удачей

Вход украшала вывеска: особа женского пола с пышными формами и рыбьим хвостом с пивной кружкой в руке. Обычное лондонское злачное местечко, где смазливая рыжая девка нальёт гостю полную кружку пива и подаст кусок жареной баранины.

Они заняли угловой столик справа от двери. Клубы табачного дыма, запах дешёвого вина и пива, беседы, трезвые и полупьяные, толчея, шум... Между крепкими столами сновали разносчики. Пиликанье скрипок, пьяный смех и завывания за столиками, женский визг, крепкие «морские» термины, чей-то залихватский свист — всё сливалось в ровный гул.

Посетителями таверны были большей частью матросы — жилистые, выносливые парни, загоревшие под тропическим солнцем и покрытые многочисленными шрамами. В таверне встречались и женщины в безвкусных кричащих нарядах. Подмастерья и мелкие фермеры, которые с раскрытыми ртами прислушивались к фантастическим рассказам бывалых людей. Время от времени посетители бросали взгляды туда, где расположились капитан и боцман, но ни один не стал нарушать их уединение.

Вдруг кто-то стукнул кулаком по столу и завопил:

— Пусть вползёт тебе в глотку гнилая жаба!

— Битая карта! — поддержал его другой. — До чего надоела мне эта морда. Вот морда!

За большим столом шла игра.

— Разрази меня гром, это была моя последняя надежда!

— Простись с ней весело, Рик: я-то не хныкал, когда ты меня стриг, как барашка...

Раздался грохот падающих стульев, шум борьбы, рычание: «Я вырву её у тебя из глотки, старая макака!» Но скандалистов успокоили.

В углу затянули старую балладу:

Там, где вдали за морского стеной,
У дальних шлюзов морских,
Свергает в пучину вода корабли,
Где смерть поджидает их...

Позже Питер не раз вспоминал тот вечер и ту минуту, думая, что именно тогда всё и началось, тогда изменилась его судьба, судьба многих людей, а то, как знать, и судьба мира?..

...Дверь трактира распахнулась, и в таверну, сопровождаемый порывом ветра и брызгами дождя, вошёл высокий мужчина в зелёной бархатной накидке. Сдвинув шляпу на затылок, незнакомец сбил песок со своих украшенных серебряными пряжками ботинок и захлопнул дверь. Сразу стало понятно, что человек этот не беден: отложной кружевной воротник, дорогая шёлковая рубашка, расшитые лентами и золотым галуном штаны. Чулки из белого шёлка, туфли из чёрной лакированной кожи, такой же, как на поясе, с тяжёлыми пряжками. Его щегольской камзол фиолетового сукна был отделан серебряным кружевом, рукоять шпаги поблескивала золотом. Шляпу украшали страусовые перья... Лицо трудно было разглядеть, но во всём облике незнакомца чувствовалось нечто высокомерное, можно даже сказать, презрительное.

И вдруг Питеру стало так не по себе, как будто не неведомому Ричарду, а ему самому в глотку залезла «гнилая жаба».

Человек спустился в зал. Парика он не носил, а в ниспадавшей на плечи густой чёрной шевелюре не виднелось ни единого седого волоска. Подтянутый и худощавый, он был словно высечен из цельного куска железного дерева. Коротко подстриженные тонкие усики и бородка казались нарисованными на его оливково-смуглом лице. Гибкие, длинные пальцы унизаны более чем полудюжиной перстней с крупными рубинами и изумрудами. А на отвороте камзола болталось странное украшение-аграф: то ли застёжка, то ли большая брошь из зеленоватого золота с рубинами, каждый величиной с ноготь. Переливаясь на свету тысячью граней, камни походили на застывшие кровавые слёзы.

Гость шёл, обводя собравшихся своими угольно-чёрными глазами — такими тёмными, что не было видно зрачков. Его сопровождал слуга или телохранитель, а может, просто приятель: смуглый, крепко сбитый бородач с коротким кривым клинком у пояса, в грязном бархатном кафтане, таких же бархатных штанах и измазанных дёгтем морских сапогах.

Оба огляделись — лучшие места были уже заняты. Приличия и обычаи морского люда предписывали в таком случае либо тихо уйти, либо вежливо попросить разрешения сесть за чей-нибудь стол.

Но странная парочка поступила по-другому. Направившись прямо к Питеру, человек в шляпе развязно осведомился:

— Сударь, вы не пересядете?

— Простите, сэр, не имею чести вас знать, — пробормотал Блейк, подавляя в себе непонятную робость, смешанную с каким-то ещё более непонятным испугом, ведь голос чужака не был угрожающим и на вид тот не походил на грабителя или убийцу. — Простите, — повторил он, — но я пришёл сюда первым. Соблаговолите поискать другое место. — И на всякий случай Блейк придвинул правую ладонь поближе к эфесу шпаги.

Дальнейшее выглядело если не странным, то, во всяком случае, непонятным. Чуть усмехнувшись неприятным смешком, пришелец отступил на пару шагов. Зато засаленный бородатый головорез подошёл, шатаясь, к столу и свирепо взглянул на сидящего перед ним боцмана:

— Поднимайся, ты, драный петух! Уступи место джентльмену, который в сто раз важней тебя!