Обрученный с удачей

Он взмахнул шпагой, на эфесе которой были изображены короны, дельфины и морские духи, собравшиеся вокруг сидящее на фоне Нептуна. Навершие эфеса украшала большая сапфировая звезда. Толедская сталь с золотой инкрустацией блеснула при луне, Питер не мог не восхититься лишний раз её упругостью и закалкой.

— Хороший клинок, — понимающе кивнул Альфредо. — Им можно бриться.

— Это испанский клинок, и, думаю, не зазорно будет окропить его вашей испанской кровью, — сообщил Питер.

— Испанской? — высокомерно хохотнул д’Аялла. — Ошибаешься, английский петушок! Я люблю испанцев лишь чуть больше, чем вас, англичан.

— То есть? — несколько опешил Блейк.

— Я наваррец, — презрительно сообщил противник. — Слышал про такой край? Ну, готов?.. Тогда — en garde![2] — И он плавно перетёк из одной позиции в другую, а его шпага зазмеилась в полумраке серебряным зигзагом.

Но и Питер был не так прост. Он обрушил на клинок врага удар, которому его обучал один из наставников, явно не на торговом корабле служивший. Хотя обычное оружие моряков — сабля и палаш, капитан предпочитал более изящную и смертоносную шпагу и достиг немалого мастерства во владении этим оружием.

Тем временем Урфин с пронзительным криком тоже бросился на Питера. В руке его блеснул клинок. Пожалуй, плохо бы пришлось Блейку, если бы не Тёрнер, с кортиком заступивший путь телохранителю наваррца. Ловко отведя его кривой тесак, боцман упёр в горло оторопевшего громилы остриё.

— Ловок, шельмец! — весело воскликнул Альфредо. — И вправду, Урфин, это наше дело. Мистер капитан сегодня должен доказать, что он настоящий мужчина, а не сопливый мальчишка, только что выпорхнувший из-под юбки матери.

— Полегче, мистер француз, — бросил Питер, загораясь, хотя и понимая, что его хотят вывести из себя. — Моя матушка давно умерла, но мне не очень нравится, когда её поминают не к месту.

— Резонно...

Нехотя Урфин отступил к стене.

— Ты будешь плохо умирать, сынок, — с ненавистью процедил он, глядя на Тёрнера. — Обещаю это тебе!

Оглянувшись назад, Альфредо взмахнул шпагой, затем отступил и сделал резкий, глубокий, на всю длину клинка выпад. Блейк в подробностях разглядел его оружие — тяжёлую основательную шпагу немецкой ковки, с фигурной чашкой-гардой, которой ловкий фехтовальщик мог захватить клинок противника и сломать его или вырвать из рук. Глядя на противника, д’Аялла улыбался.

Питер ещё раз вздохнул поглубже. Гнев покинул его. «Хорошо, наглая французская свинья, сейчас ты у меня перестанешь ухмыляться, чёрт бы тебя побрал!» — подумал он и перекинул шпагу из правой руки в левую. Блейк не владел обеими руками одинаково хорошо, но драться левой вполне мог, а удары с левой руки отражать не так просто.

Он сделал первый выпад. Француз прижал его шпагу сверху и атаковал вдоль клинка, метя зацепить руку. Чуть заметным движением эфеса Питер отклонил удар, оружие противника только скользнуло по камзолу, зато остриё его шпаги коснулось плаща врага чуть ниже ключицы. Что-то, кроваво блеснув в лунном свете — Блейк даже подумал: что? — зацепило д’Аяллу и отлетело прочь.

— Derche![3] — выругался француз, отскакивая.

Улыбаться он перестал. Возможно, успел понять, что победа над молодым «наглецом» ему не гарантирована и что он ввязался в дело, которое может скверно закончиться для него.

Шпаги вновь скрестились, чуть позвякивая друг о друга. Наваррец резко отбил клинок Питера вверх каким-то хитрым итальянским финтом и кинулся вперёд. Но за миг до того Блейк нырнул под удар, присев так низко, что пришлось опереться левой рукой о грязный булыжник мостовой. Он ударил снизу, мстя в руку. И попал!

— Дьябло! — прохрипел Альфредо. — А ты ведь меня зацепил, англичанин...

Отступив на шаг, француз смотрел на него сверху вниз, как бы удивляясь, что этот тип никак не хочет сдаваться.

Схватка возобновилась. На этот раз д’Аялла сражался осторожнее, стараясь особо не нападать. Питер следил за соперником, выбирая момент, однако тот двигался несколько иначе, чем это обычно делают фехтовальщики. Так, помнится, двигался наставник его учителя фехтования Георга Хейза — старенький, восьмидесятилетний маэстро Джованни Адальберта — иногда, когда, навещая своего ученика и друга, решал кое-что показать его подопечным. Неужто и Альфредо учил кто-то из дряхлых знатоков почти вымершей ныне сложной и старой итальянской школы?!

Питер понимал, что судьба свела его с опасным противником, который вряд ли пощадит его. И хорошо осознавал — как учили, — что с таким бесполезно пытаться уходить в глухую оборону, рассчитывая, что настанет момент, когда противник откроется и даст ему шанс. Обычно те, кто ждал этого, так и умирали, ибо противник шанса не давал. Спасение было лишь одно: вперёд, атаковать самому, не боятся лезвия, пляшущего в воздухе, как кобра, заставить врага делать ошибки...