Обручённая со смертью

Адарта тоже можно частично за него посчитать. Тоже облитого (но более обильно) чужой кровью с головы до пят, но абсолютно не мешающей ощущать под своими руками знакомый рельеф его невероятно сильного тела и тех исключительных особенностей, присущих лишь ему одному и моим на них восприятиям. А то, как меня окутывало его невидимой, «бронёй» ментальной защиты, проникающей под кожу долгожданной анестезией и мгновеннодействующим успокоительным… Тут уж хотелось поверить в навязанную иллюзию случившегося едва не до истерики. Ну не могло со мной такого произойти в принципе! Стать свидетелем настоящего убийства? А, главное, кого? Моего собственного преподавателя, выявившегося вовсе не человеком? И после такого хотите, чтобы я оставалась в здравом уме и трезвой памяти? Хотя, просыпаться почему-то совершенно не тянуло. Даже под убийственным гнётом психического стресса, зудящего под кожей ирреальными ощущениями куда более сумасшедших эмoций.

При чём, я не заметила, когда меня началo трясти от отсроченной реакции.

— Это не меняет того факта, что преступление было совершено. — Адарт ответил не сразу, но всё же ответил, и опять в его голосе, кроме знакомых ноток бездушной пустоты, я услышала что-то новое. Вернее, почувствовала, наконец-то обратив внимание на те явственные изменения, что с ним произошли. И, похоже, меня крыло сейчас не только моими личными переживаниями.

— И что?.. Тебя могут как-то вычислить?

— Учитывая, что я убил одного из кровных врагов цессерийцев, с которыми у нас вроде как официальное перемирие?..

Астон занёс меня в ванную, и я вдруг поняла, что он собирается меня отпустить. Сердце полоснуло безжалостным лезвием необъяснимого страха. Даже прекрасно понимая, что это было нужно сделать, чтобы меня раздеть и выкупать, я всё равно ничего не могла поделать с парализовавшей меня паникой. Она просто меня атаковала, вместе с усилившейся дрожью и тем фактом, что на месте Адарта мог быть сейчас Самойлов. А если бы сейчас я наблюдала, как Палатиум поглощает останки Найджела?..

— Ты мне ничего про них рассказывал.

Но неизбежное всё-таки случилось. Астон поставил меня на пол, не смотря на мои тщедушные попытки вцепиться в него ещё крепче. В этот раз я смотрела в его лицо, с жадностью считывая до боли родные черты, расписанные по бледной коже багряными дорожками подсохшей крови. И чем больше я в них вглядывалась, тем болезненней сжималось моё сердце от сводящего с ума осoзнания, что изменились мы оба и совсем не так, как ожидали или хотели. Это изменение не зависело от наших желаний, оно просто существовало, или, скорее, жило всё это время в нас в выжидании подходящего часа. А дождавшись, тут жe разрослось буйным цветом, пустив намертво вросшимся корнем вглубь наших ничего не подозревающей сущностей (настолько глубоко, насколько это возможно). И если бы я при этом не чувствовала происхoдящие с Адартом эмоциональные метаморфозы, то чёрта с два я бы так к нему сейчас тянулась.

— Для этого нужен не час и не два, а, как минимум, недели.

— А вкратце, никак? — прекрасно понимаю, что в таком виде и после только что пережитых потрясений, требовать от Астона незамедлительных объяснений — самое нелепое из всего, что вообще могло прийти мне в голову, но ничего поделать с собой не могу. Мне слишком страшно, буквально до чёртиков. Поэтому мне нужно, чтобы он что-нибудь делал. Γоворил и обнимал, укачивал и успокаивал. Не важно, скажет ли он мне правду или нагло солжёт, главное, чтобы ему удалось убедить меня, что всё не так ужасно, как есть на самом деле. Что всё тут случившееся — лишь единичный случай и ничего подобного больше никогда не повторится. Нам ничто не угрожает, внешний мир и его бесчинствующие ужасы нам не страшны. Мы закроемся здесь от всех и вся, и никто нас более не потревожит. Не посмеет! Ведь так?