Обручённая

Получив этот суровый отпор, фламандец молча удалился, и судьба несчастных узников осталась никому не ведомой, кроме короля. А король избрал своей резиденцией замок Печальный Дозор. Оттуда удобно было посылать воинов, чтобы гасить еще тлевший кое-где мятеж; и так деятелен оказался при этом Рэндаль де Лэси, что с каждым днем все более входил в милость к королю и был награжден немалой частью владений Беренжеров и Лэси, которые король, как видно, считал конфискованными. Это возвышение Рэндаля, по мнению многих, не сулило ничего доброго младшему де Лэси и несчастной Эвелине.

Глава XXX

А клятва? Клятва? Небу дал я клятву!

Так неужель мне душу погубить?

Нет, нет, за всю Венецию… [28]

Венецианский купец

Конец предыдущей главы содержит известия, которыми менестрель встретил своего несчастного господина Хьюго де Лэси; без тех подробностей, какие нам удалось включить в наше повествование, он сообщил ему лишь главное и самое ужасное: его невеста и любимый родственник, облеченный полным его доверием, опозорили его; они подняли знамя восстания против законного государя, а когда их дерзкая попытка окончилась неудачей, подвергли жизнь, по крайней мере одного из них, неминуемой опасности, а судьбу всего дома де Лэси поставили на край гибели, от которой спасти может лишь чудо.

Сообщая все это, Видаль наблюдал за господином с тем неослабным вниманием, с каким хирург следит за движениями своего скальпеля. Черты коннетабля выражали глубокое горе, однако без униженности и угнетенности, какие ему обычно сопутствуют. Они выражали и гнев и стыд, но и эти чувства были у него благородны; он сокрушался о том, что его невеста и племянник презрели честь, верность и добродетель; но не о собственном позоре и не о тех утратах, какие навлекло на него их преступление.

Менестрель настолько был поражен переменой, которая произошла в коннетабле вслед за первыми минутами отчаяния, что, отступив немного назад и глядя на него с изумлением и восхищением, воскликнул:

— Мы слыхали в Палестине о святых мучениках, но это способно затмить их!

— Тут нечему так уж дивиться, мой друг, — терпеливо ответил коннетабль. — Ведь нас пронзает или оглушает лишь первый удар копья или булавы, а следующие ощущаются уже менее сильно.

— Но подумайте, милорд, — сказал Видаль. — Утрачено все: любовь, владения, высокая должность, громкая слава. Вчера — первый среди знати, сегодня — лишь бедный паломник!

— Уж не забавляешься ли ты моим несчастьем? — сурово спросил Хьюго. — Впрочем, над ним, конечно, уже потешаются за моей спиной. Так знай же, менестрель, а если хочешь, сложи про это песню: Хьюго де Лэси, утратив все, что вез с собою в Палестину, и все, что оставил на родине, остается господином своего духа; и бедствия способны сломить его не более, чем ветер, обрывающий с дуба листву, способен вырвать его с корнем.

— Клянусь могилой отца! — воскликнул менестрель восхищенно. — Благородство этого человека обезоруживает меня! — Быстро подойдя к коннетаблю, он преклонил колено и взял его руку жестом более вольным, чем обычно дозволялось с людьми такого ранга, как де Лэси. — Пожимая эту благородную руку, — начал Видаль, — я отказываюсь…

Но прежде чем он произнес еще хотя бы слово, Хьюго де Лэси, должно быть, чувствуя, что подобная вольность оскорбляет его в бедственном его положении, отнял свою руку и, сурово нахмурившись, велел менестрелю встать и не забывать, что несчастья еще не делают де Лэси предметом для шутовских представлений.

Получив такой отпор, Рено Видаль встал.

— Я позабыл, — сказал он, — расстояние между странствующим музыкантом из Арморики и знатным норманнским бароном. Я думал, что общая глубина скорби и общий порыв радости уничтожают, хотя бы на мгновение, искусственные преграды, разделяющие людей. Что ж! Пусть все так и будет! Живите в границах вашего ранга, милорд, как жили до сих пор в ваших башнях, окруженных рвами: и пусть не потревожит вас сочувствие ничтожных людей вроде меня. Мне остается выполнить свой долг.

— Теперь путь наш лежит к замку Печальный Дозор, — сказал барон, обращаясь к Филиппу Гуарайну. — Видит Бог, замок заслуживает свое название. Там мы собственными глазами проверим истинность всех горестных вестей. Сойди с коня, менестрель, и дай его мне. Хотел бы я, Гуарайн, чтобы нашелся конь и для тебя. Что до Видаля, то его присутствие там не столь необходимо. Я встречу врагов своих и свои несчастья как подобает мужчине. В этом ты можешь не сомневаться, менестрель. И не хмурься так. Я не забываю старых соратников.

— Один из них, милорд, уж, наверное, вас не забудет, — ответил менестрель обычным своим двусмысленным тоном.