Обручник. Книга первая. Изверец

И первым, кто им встретился, был явный предместный дурачок. На груди у него красовалась фальшивая медаль. А в неопрятном зачесе была улажена какая-то лента, обозначающая цветок.

– Если захочешь кому-либо помолиться, – сказал убогий, – молись Киеву. Он грехи отпускает почти за так.

И он тут же им продемонстрировал, что не просто дурак, а еще и мастеровой, показав, как из куска кровельника – с широким шумом – коль его поволочь – можно понаработать много чего забавного.

А через минуту забыв об этой своей забаве, дурак сказал, как бы отвечая на чей-то вопрос:

– И нищенствовать надо уметь.

Он вроде бы решил не открывать своего секрета, потом все же произнес:

– Я могу самым бойким макаром добыть пятак.

Девушки не спросили, что это за «макар», больше по застенчивости, потому как любопытность в деревнях если не презиралась, то уж довольно плотно не поощрялась.

Они вышли к дороге и стали ждать тех, с кем Витмер хотела познакомить Надежду.

И Надя обратила внимание на три скособоченные березки, которые словно прилизал кто-то в одну сторону и – вдобавок – полежал на них, чтобы не распрямились.

И именно из-за них вышли трое.

– Они! – сказала Ольга, и девушки двинулись этим фигурам навстречу.

Крупкская по походке угадала, кто из троих весельчак.

Был он выше своих спутников, все время как бы пританцовывал и бесконечно что-то говорил.

Один вел себя сугубо нейтрально. А чуть приотставший от этих двоих и, кажется, припадающий на ногу, преломившись в шее, угнул голову.

Подошли они, однако, все вместе.

В руках у высокого был букет из осенних листьев.

– Тысяча извинений! – сказал он. – И миллион оправданий.

Второй тут же пояснил:

– За нами пристроилась какая-то колымага, пришлось проехать до соседнего села.

А третий ничего не сказал. Он нянчил на ладони божью коровку, рассматривая ее, как невиданную диковину.

– Вот это, – указала Ольга на высокого, – зиновий.

– И не просто зиновий, а зиновий с зимовий, – поправил он.

– Да, – подтвердила Витмер, – с Олонецкого края.

Второго представил уже зиновий:

– Прошу любить и жаловать: Денис, но, к сожалению, не Давыдов.

– Почему к сожалению? – включилась в процесс переознакомления Надежда. – Я, например, терпеть не могу гусар, да еще таких, какие стихи пишут между дуэлями.

Третий, однако, представился сам:

– А я Михаил Иваныч Бруснев. Происхожу из казаков. Из истории знаю, куда сбирался вещий Олег отметить неразумным хазарам, то есть шел к нам на Дон. Из географии, что тот же Дон впадает в Азовское море.

– А из математики? – лукаво спросила Надежда.

– Вот тут я – профан.

– А почему же тогда – технарь?

И тут Надежда поймала себя на стремлении немедленно доказать этим трем, что не так уж проста и, главное, не до той степени глупа, чтобы с ней разговаривали, как с обыкновенной курсисткой.

И вдруг заговорил Михаил Иванович:

– Был у меня один знакомый музыкант. Причудник такой.

– А что такое «причудник»? – поинтересовалась Ольга.

– Ну, значит, человек со странностями, – пояснил Бруснев. – Так он такую игру для своих гостей придумывал.

Усаживался оркестр, которым он руководил. Гасился свет. И потом в процессе игры начинал солировать тот или иной инструмент.

Кто угадывал, какой именно. Этот музыкант уходил.

– Ну и в чем был смысл? – спросила Крупская.

– А в том, чтобы так сыграть…

– И не быть обнаруженным? – подхватил зиновий.

– Вот именно!

Михаил Иванович помолчал, потом сказал:

– Таким должен быть и политик. Он обязан отличить скрипку от трубы даже в темной комнате.

После этого рассказа Надежде стало как-то уютнее именно рядом вот с этим Брусневым. Остальные двое вроде бы даже проскользили по поверхности ее восприятия и не оставили никакого следа, хотя и были, по всему видать, весьма умными юношами.

– Расскажите что-нибудь про Дон, – попросила его Надежда, когда они значительно удалились в лес, чуть приотстав от остальных, которых увлекал своей болтовней зиновий.

– Дон – река песенная. Нигде больше нет распевцев, как у нас.

– А я угадала, – сказала Надя, – «распевцы» значит певуны. Правильно?

– Не совсем. У донской песни есть зачинцы, которые, как нетрудно догадаться, берут под узцы тональность. Потом уже распевцы. Они добавляют мощи. Затем – подхватцы. Эти ждут, когда у распевцев иссякнет дыхание, они тут же вклиниваются своими голосами. И, наконец, дишканцы.

– А эти что делают?

– Дишканят.

– Как это?

– Ведут таким тоненьким голосом. Украшают песню.

– Целая наука, – сказала Надя. И вдруг попросила: – А спойте чего-нибудь.

Она увидела, как лицо Михаила Ивановича преобразилась. Одна рука была опущена по швам, другая чуть прихватила ремень, и он начал:

По Дону гуляет,
По Дону гуляет,
По Дону гуляет
Казак молодой.
По Дону гуляет
Казак молодой,
А дева там плачет,
А дева там плачет,
А дева там плачет
Над быстрой рекой.

Надежда слышала эту песню и считала ее русской народной.

Вернулись те трое, что ушли вперед.