Обручник. Книга вторая. Иззверец

– Тем более, зачем поить им кого попало.

Он закинул в кусты и чарку.

И вдруг сказал что-то вовсе уж непонятное:

– Пожалейте своих врагов. От бессилия стала безработной их ненависть.

И ушел.

И осталось недоумение.

Сперва оно бесплотно стояло между плотогонами и Камо.

Потом проскрипело галькой.

Это кто-то, неузнанный Симоном, прошел к реке. Затем что-то всклекотало над головой то ли орлом, то ли еще какой хищной птицей.

– Вот он, Бог! – сказал усач.

И – перекрестился.

10

Коба, как сам об этом говорил, «схлынул» из Тифлиса.

Пожалуй, менее достойным было его бегство в Гори, под кров родного дома.

Но именно об этом один старый рабочий сказал:

– Не время ложится на рельсы, когда еще не проложили самой железной дороги.

Хотя от людей, уже проведших в борьбе годы, он слышал, что главное обозначение твоей значимости как страдальца за народ, как раз и есть ссылка или каторга. А то и эшафот.

Но он, как правильно было кем-то сказано, не собрал пеньки для собственной виселицы.

Он пока что заведовал набором некоторых ощущений и – все.

Даже тот же Камо собирается стать военным.

А кем себя видит он?

Отрекшимся от веры отщепенцем, ушедшим под знамена закоренелых безбожников и богохульцев?

Мало провозгласить, что ты борец.

Надо поставить перед собой цель.

И ориентировать на нее других.

Один мудрый человек, с которым Кобе пришлось почти сутки ждать более устойчивой погоды после разразившихся вокруг бурных ливней, сказал:

– Человечеству свойственно искать защиты у Бога.

Но ему и в голову не приходит, что Бог – в нем.

– Перестань творить зло и наступит рай?

Кажется, Коба сказал это по инерции.

С чем-то не соглашаясь.

Или полусоглашаясь.

Вот смотрите, – указал старик. – Прошел дождь, и все ожило. Куда вот эти твари спешат? – указал он на великое множество лягушат. – К чему стремятся?

К воде?

Так ее вокруг в изобилии.

Он сорвал какую-то былинку и почертил ею по своей ладони.

– Они не знают, что им нужно и поэтому торопят себя неведомо куда.

Он помолчал и заключил:

– В этом диалектика жизни.

К сожалению, для человека тоже.

– Если хочешь изменить мир, – сказал он через минуту, – измени себя.

Коба не сказать, что не воспринимал ничего этого, как прошеную истину, которая существует, можно сказать, в теории. Как, скажем, то, что земля имеет форму шара.

Предположение есть. А кто видел его стороны?

А марксизм – это настоящая Вселенная.

Галактика.

И каждая звезда в ней имеет свое предназначение.

И Россия – это своеобразный Млечный путь, почти располовинивший планету.

Когда-то учитель, когда речь зашла о Бонапарте, сказал:

– Страну с такой территорией победить невозможно.

А что такое иметь?

Значит, владеть.

И откуда было набрать сильных французов, чтобы поселить их хотя бы на сто квадратных километров по одному?

И еще одно он отметил:

– Нас портит всеядство.

И – полуобъяснил:

– Победа хороша не тогда, когда она абсолютна, а когда продумана.

Если честно, Кобой половина из того, что он говорил, воспринималось со знаком минус.

Не отвергалось напрочь.

Но и не принималось в свой актив.

Сейчас тут, в Гори, на спокойные нервы обдумывая все, что произошло в Тифлисе, Коба приходил к одному выводу, что это вряд ли можно записать в актив тому, что зовется борьбой.

Может, это, конечно, и шаг. Но скорее всего на месте, обозначающий движение, но не покоряющий расстояния.

– Надо мелькать, но не нужно мельтешить, – сказал старый рабочий.

Но одно Коба вынес как непременность. В нем есть чувство лидера, но нет карьеристских наклонностей.

Другой бы на его месте кинулся бы бить себя в грудь, что участвовал в демонстрации, которая понесла первые жертвы.

Одно можно сказать непременно, что в политике он не сиюминутник. Что у него уже есть свои планы. И пересадка в Гори – это не просто дезертирство, а отход на запасные рубежи, чтобы потом…

Он не собирается разглашать своих действий. Ибо лучше их увидеть таковыми, чем сто раз услышать, что они есть.

Однако вспомнились слова Якова Эгнатошвили, который оплачивал его учебу в семинарии, сразу после того, как Сосо ее бросил:

– Из монастыря два пути – к Богу и на панель.

Конечно, это заело.

Но не до той степени, чтобы мстительно ответить:

– За чужой счет учеба не в счет.

Но обидно было, что борьбу за лучшую долю людей Эгнатошвили сравнивал с развлечением на панели.

Вот почему свои планы он держит далеко под спудом.

11

Он целый день пытался вспомнить, где вычитал или услышал фразу: «От ожидания счастья нельзя устать».

А сегодня Ленину казалось, что он именно устал.

Только, кажется, неведомо отчего.

И еще ему казалось, что этому способствовала география его пребывания.

Именно Швейцария.

И Цюрих, и Берн, да и сама Женева – были городами людского пресыщения, тихого уютного благополучия, не намекающего ни на землетрясения, ни на наводнения, ни на другие природные безумства.

Швейцария жила даже без пожарки.

Во всяком случае, Владимир Ильич не видел, чтобы здесь что-либо горело.

– И это несмотря на то, что наша «Искра» тут постоянно вспыхивает.

Это он сказал Розалии Землячке, активному агенту «Искры», только что прибывшей из Одессы.

Ей было двадцать пять, но она не казалась наивной девушкой.