Обручник. Книга вторая. Иззверец

С немыслимых высот
Загробного насеста
Ко мне тоска идет
Сестрой или невестой.

Открытостью плеча

Притягивает взоры
И робко горячат
Библейские узоры.

Я руку ей дарю

И говорю притворно:
«Иди, живи в раю,
Хоть это и позорно».

Она меня смешит

Своим несовершенством
И в никуда спешит
За славой и блаженством.

А я один бреду,

Расстрелян дикой дрожью,
И все святое чту,
Что не роднится с ложью.

А выдумка нова,

Пока о ней молчится.
Пока спешат слова
Ей в памятник врубиться.

Прости меня, Господь,

Как падших я прощаю,
И отломи ломоть
От славы каравая.

Юноша умолк.

– Извините, – сказал он в следующую минуту. И поднялся. И вышел. И ушел.

– Его это стихи? – спросил Серафимович.

– Кто знает, – задумчиво ответила Шурочка. – Говорит, брата.

– У него старший брат – умалишенный.

– Но по стихам незаметно, – произнес Серафимович.

– Хотя кое-какие заскоки… – начал было Андреев.

– Молодым это свойственно, – сказала Шурочка. И – зарделась. Ибо еще до конца не понимала, возрастом меряется молодость или чем-то другим.

– А стихи пишет он, – вдруг задумчиво всплеснул руками Серафимович. – Ведь псевдоним он себе не зря собрался придумать.

4

– Я кормлю свой эгоизм с левой руки, – говорит кто-то за его спиной и Кобе кажется, что он где-то слышал этот голос.

– Почему с левой? – интересуется кто-то.

И остряк отвечает:

– Чтобы правая была свободна для пощечины тому, кто хотел бы покормить свой эгоизм с пригоршни.

Красиво, но слишком умно. И, главное, не вовремя.

– Свободу нашим товарищам!

Этот выкрик уже по делу.

Толпа взволновалась.

– Обнаглели, сволочи! – крикнул кто-то фальцетом.

Чувствовалось, что внутри зреет нешуточный накал.

– Ишачили на них, как проклятые, и вот тебе благодарность.

Длинно, но по существу.

И вдруг тот же, что ранее вел никчемные рассуждения, голос:

– Когда кто-то рассказывает, как он остановил лбом поезд, мне жаль при этом не говоруна, а паровоз.

И поскольку этому краснобаю никто более не отвечал, он продолжал:

– Для победы над врагами надо мало: необходимо подавить их друзей своим интеллектом.

Ну, это он слишком.

Интеллект в толпе не имеет значения. Он хорош – в мифе.

Когда кто-то вдруг откроет, что перед ним гений.

И начинает об этом вещать безо времени.

Может, как этот вот сейчас неуёмец, который на ту минуту изрек еще одну спорность:

– Язык надо не столько знать, сколько чувствовать.

– Верните наших братьев! – выкрикнулось справа.

И толпа вновь загудела.

– Всеобщая любовь – это главный недостаток нашей нации.

Но это уже был перебор в такой серьезный момент. И Коба остановился, чтобы увидеть этого краснобая.

И от смущения чуть отпятился.

Это был человек без обеих рук.

И он о нем слышал.

Кисти ему отжевал какой-то иностранный станок.

И кто-то шутливо посоветовал:

– Голосуй двумя культями, они сотни рук стоят.

Коба догнал тех, с кем рядом шел.

А калека – в спину ему – прочитал четыре стихотворные строчки:

Я разбудил судьбу-угрюмку
Своей нежданной маятой,
Что мимо губ пронес я рюмку
И рот остался сиротой.

Толпа уперлась в островок из солдат и остановилась.

– Ну что у вас, проблемы или печаль? – спросил хлыщеватый штабс-капитан в какой-то, стилизованной под декорацию, шинели.

– У нас требование, – ответил Коба.

– Какое?

– Вы должны немедленно выпустить из тюрьмы тех, кого незаконно арестовали и содержите за решеткой.

– Они нарушили закон!

– Какой?

– Цивилизованного поведения.

– Тоже мне интеллигент! Два лаптя и все на одну ногу!

Это, конечно же, вскричал безрукий.

К тому времени день налился неведомым дотоле клекотом.

Откуда-то с гор послетелось несметное количество орлов, которые кружились в воздухе, буквально наскакивали друг на друга, обильно соря перьями.

– И в небе нет покоя, – сказал старик в вислой полями шляпе. – Чего им-то делить?

– Свободу, – сказал кто-то.

И тут же несколько голосов заскандировали это слово:

– Сво-бо-ду!

Приехал какой-то высший жандармский чин.

– Кто у вас главный? – спросил.

Коба только что хотел выступить вперед, как кто-то – сзади – его решительно осадил.

– Все мы тут главные! – выкрикнул калека.

И здесь кто-то вссуматошился в толпе.

– Бить их всех надо, а не балачки точать!

Сказано нарывуче. Но по-русски.

Толпа шатнулать.

И тут же, по неведомой команде, солдаты окружили всех манифестанцев и стали теснить их ко двору тюрьмы.

Где уже настежь были распахнуты ворота.

– Всех не пересажаете! – крикнул калека.

Но тут же был выужен каким-то вахмистром и уведен прочь.

Начало смеркаться.

И когда малость прошло возбуждение, к Кобе подошел тот самый старик в шляпе с вислыми полями.