Обрусители

- A за то, что выразился про его панство неловко, a он, не то что ловко выражаться, он по человечески говорить не умеет, понятия не имеет, что за оскорбление такое... Его самого всю жизнь били, разоряли, всячески душили, он не оскорблялся, a тут вдруг слово какое-то выговорил, подвернулось сгоряча - тотчас под суд и в острог. Осудили, улыбаются и руки потирают: мы, мол, долг свой исполнили, зато каждое 20-е число руку протягиваем.

- Теперь я вспоминаю, - сказала Татьяна Николаевна, - Петр Дмитриевич мне про это дело рассказывал; но только я хорошенько не поняла, в чем же заключалась вина крестьянина...

- И понять нельзя, - проворчал Зыков.

- В том, - ответил Татьяне Николаевне Шольц, - что крестьянин Терентий Козел где-то в шинке или на сходке, словом в каком-то собрании, выразился...

- Разумеется, не в нашем благородном клубе, - насмешливо произнес Зыков, умышленно выговаривая слово «благородный» с ударением.

- Постойте вы! - нетерпеливо махнул ему рукой Шольц. - Где-то сказано: «что пан Липкевич план испортил», подразумевая, что он его в свою пользу изменил.

- Да это так и было: план действительно изменен, - я это знаю достоверно, сказал Колобов.

- Пан, конечно, подал жалобу, - продолжал Шольц, - и из свидетельских показаний выяснилось...

- Ничего из них не выяснилось! - воскликнул се сердцем Зыков, - ведь я был на съезде, чуть всех не выругал... Сижу я это у них в суде, смотрю на этих праведников и думаю: Господи ты Боже мой! отпусти им: не ведят бо, что творят! Вот Мосолов и добрый человек, табаку мне от Эгизы из Киева привез, a не могу не сказать: сидит и, как видно, ничего не понимает, только глазами хлопает... Смотрю на мужика, на Терентия Козла (уж именно козел отпущения!), кафтанишко худой, еле на плечах держится, зипун, колтун, лицо какое-то съежившееся, и сам-то он съёжился, a перед ним этот суд скорый и милостивый... Скор-то он, скор, a уж милостив ли? Одному Богу известно. - Ты, - спрашивает Лабиринтов у мужика, - слово это произнес? - Произнес, господин судебный, - отвечает Козел, испуганно озираясь по сторонам, в роде, как знаете, попадется в мышеловку мышь и не знает, куда выскочить... «В виду сознания обвиняемого и в силу такой-то статьи, - говорит господин судебный, потирая руки с удовольствием охотника, поймавшего дичь, постановляется и т. д.» Ну, тотчас постановление - и в темницу...

- Извините, я протестовал, сказал Шольц.

- Да что в вашем протесте! - с оттенком презрения произнес Зыков. - Ну, убавят на один месяц - вот и все одолжение...

- Допустим даже, что до трех дней сократят - но, ведь тут важно совеем не то, тут важна возможность подобного обвинения, - сказал Егор Дмитриевич.

- Да-с, для того, чтобы осудить мужика, достаточно подхватить на лету каждое брошенное слово...

- A открыть взятку «пана маршалка», продолжал за Зыкова Колобов, - значит совершить преступление, предусмотренное ст. 1039.

- Ну-с, взглянул я на судей с их цепями и оцепенелыми лицами, взглянул на Терентия Козла, присужденного на два месяца в острог за одно пустое слово, и так мне стало скверно, что я, извините, плюнул и вышел на свежий воздух... Я то только что с крыльца, a тут как раз из питейного, что под съездом, ведут совсем готового Дорожку, a сзади переваливается поп Иван, только-что приводивший к присяге Свидетелей Липкевича... Господи вскую мя оставил! - воскликнул я и отвернулся.

- Ну, уж это вы они себя про отца Ивана-то, для полноты картины прибавили? - спросил Шольц.

- Тут, батюшка, Густав Андреевич, можно только сбавить, a уж прибавить нечего...

- Председательствовали вы, Натан Петрович? - спросила Татьяна Николаевна.

- Нет, у нас на два отделения: я в гражданском, - ответил, как бы несколько смутясь, Натан Петрович.

- Об уголовных избегает, - сказал Зыков. - Вы, Татьяна Николаевна, послушайте, что дальше было... Хотя, собственно, это сюда не относится, но я расскажу... Всего одна минута, - прибавил он, заметив нетерпеливое движение Натан Петровича. - Прихожу из суда домой, смотрю ждет меня в передней Хмелевский ямщик...

- He тот ли это Хмелевский, что по делу Подгорного в остроге сидел? - спросила Татьяна Николаевна.

- Он самый, сказал Колобов. - От Гвоздики житья не стало: пошел в ямщики...