Обрыв

Буду говорить максимальную правду, пусть подавится. Глебушка уже постарался, рассказал в лицах, кому и кем я прихожусь. Наверняка сделал меня боевой подругой, помогающей перевозить дрянь и подавать патроны.

— Что ты делала в моем доме?

— Работала экономкой.

— И только?

— Да.

Видно, он не хочет верить тому, что ему сказали, а зря. Пусть верит, так легче. Так было бы проще, задавай он другие вопросы. Рассказала, встала, ушла, забыли друг друга. А в нем идет сопротивление и борьба. Нет хуже борьбы с самим собой.

— Как ты попала в мой дом?

— Я приехала в этот город за несколько дней до того, как пришла в твой дом. Мне нужна была работа. В кафе торгового центра услышала разговор двух женщин, видимо, одна, представитель агентства, предлагала работу другой. На столе был оставлен буклет с написанным от руки телефоном Тамары Степановны. Я позвонила и через два дня приехала в особняк.

— Как у тебя все складно. Ты думаешь, я поверю в твои сказки? Вся такая правильная и гордая, строила из себя снежную королеву, а на деле…

— А на деле оказалась подстилкой, — резко перебиваю. — Ты это хотел сказать? Словами Снежаны? За те слова, что ты ее душил. Еще не поздно попросить прощения, она простит.

Поворачивается, бледный, челюсть плотно сжата, слышно, как скрипят зубы. Делает шаг навстречу, но пошатывается и отступает два назад.

— Уходи. Я хочу, чтобы ты ушла, как бы тебя не звали.

Дважды меня просить не надо. Вытираю вспотевшие руки о края футболки, иду мимо, удерживаю себя, чтобы не бежать. К горлу подкатывает предательский ком обиды и слез. Прикусываю внутреннюю сторону щеки, отвлекая себя физической болью, когда так безумно больно на душе. Я уговаривала себя не любить, не привыкать, не давать себе слабину. Но меня так накрыли эти чувства, о которых я никогда не знала. Ну вот, теперь рыдай, идиотка.

Ищу свои вещи, белье, черное платье, черное пальто, все печально-черное как моя жизнь. Слезы текут сами, я не в силах их остановить, вытираю рукавом, чтобы Егор их не видел. Жалкое зрелище. Вообще, я никогда не думала, что мои слезы должны кого-то тронуть, они — это моя личная трагедия, эмоции, гормоны, назовите это, как хотите.

Никто не подходил и не спрашивал, что со мной? Почему я плачу? Толя считал, что это моя блажь, ну, мол, иди поплачь, может станет легче. Его они не трогали, как и мою мать, но при ней я старалась не плакать и ничего не просить. Как можно просить заботу, ласку, любовь?

Надеваю сапоги, щека искусана в кровь, чувствую ее мерзкий стальной вкус во рту. Ищу сумку, там паспорт, хоть и не мой, и деньги, без них никуда. Тянусь рукой за шарфом Егора, но одергиваю, я не имею право на его вещи, на его жизнь, на его самого. С третьего раза получается открыть замки на входной двери, каблуки громко стучат по каменному полу. Лифт. Консьерж. Все в точности до наоборот, как было вчера, но я одна со своими не нужными никому слезами и вагоном обид на эту гребаную жизнь.

На улице солнце слепит глаза, мороз, жуткий мороз. Чувствую, как леденеют щеки и руки. Не знаю, где нахожусь, куда идти, надо было вызвать такси и поехать на вокзал. Но как дура поперлась на улицу, лишь бы уйти, лишь бы не видеть разочарование с примесью презрения в глазах Егора.

— Стой! Постой! Вера…Вероника!

Слышу, меня зовут, голос Егора, а я стою как застывшая, не в силах повернуться. Позади быстрые шаги, возникает впереди меня, закрывая собой солнце.

— Постой, послушай, я не хотел, черт…как трудно, — пытается отдышаться, пальто распахнуто, от него идет пар, он всегда такой горячий.

— Что ты не хотел? — мой голос скрепит как снег под каблуками.

— Не хотел тебя оскорбить, я совсем так не считаю.

— А как ты считаешь? — срываюсь на крик, ком обиды, злости, отчаяния разрывается внутри. — Ты именно так считаешь, не надо себя обманывать, Егор! Посмотри на себя, ты весь такой идеальный и правильный, вешаешь ярлыки, делаешь выводы.

— Я далеко не идеальный и правильный.

— Ты получил информацию и сделал вывод, что я жена Толи Беса, пришла в твой дом обмануть, что я притворялась и играла. Что во мне нет ни капли правды, только ложь. Но скажи, какова моя цель? Не знаешь? Так вот я скажу, ее нет! Ты и твой Морозов ничего не знаете о моей жизни, почему и как я стала женой Бессонова, как жила, почему ушла…да не трогай меня!

Егор пытается взять меня за руки_: прижать к себе_; я в полнейшей накрывшей меня истерике, меня колотит как одержимую.

— Успокойся, Вера, прошу тебя. Пойдем, поговорим.

— Не хочу с тобой ни о чем говорить, ты выгнал меня, сказал уходить. Я ушла! Отпусти меня!

Сквозь пелену слез ничего не вижу, горло сдавливает крик и хрип. Пытаюсь убрать его руки от себя, сажусь на корточки, накрываю голову и вою от боли, от дикой скручивающей все тело боли.

Глава 28

— Всем лежать! Руки за голову! Сука, ты не поняла меня? Лежать, сказал!

Девушку-официантку, встретившуюся на пути человека с оружием, резким ударом кулака в голову валят на пол. Она падает как куль, наверняка больно ударяясь, поднос с посудой и едой летит на нее, красное вино на белой блузке словно кровь.