Обрыв

Его мерзкие пальцы стальной хваткой впиваются в лицо. Снова очень близко, от запаха пота и крови начинает тошнить. Глаза совершенно пустые, лишь на самом дне толстый осадок ненависти и злобы. Нет, он не наркоман или отморозок, он точно знает, что делает.

В зале раздаются выстрелы, меня отпрукают. Стараюсь не упасть слишком больно. Но чьи-то руки сзади удерживают на месте. Дядя Геша еле стоит на ногах, но пытается задвинуть за свою спину меня.

— Какого хуя, парни, блять, я просил без стрельбы.

На ходу достает оружие, я смотрю на него словно в замедленной съемке, по телу прокатывается холодная волна. В зале сущая суета, становится больше людей, руки дрожат обхватываю живот.

От криков закладывает уши, слишком много людей в масках с автоматами. Это ОМОН, он работает быстро, мужчина, что ударил меня, вскидывает оружие, но не палит без разбора. Поворачивается в нашу сторону, стреляет точно в упор, словно именно для этого пришел.

Глава 29

Что было потом, помню плохо. Дуло пистолета в руках мужчины переводится на дядю Гешу, я вскидываю руку в жалкой попытке его остановить, одновременно звучит выстрел. Затем второй, более оглушительный, следом целая очередь, шквал огня.

Острая боль пронзает правый бок, прошибает, скручивает все тело. Смотрю на мужчину, он оседает на пол, вокруг бойцы группы захвата. Лежит, смотрит на меня стеклянными, ничего не видящими мертвыми глазами. Обнимаю руками живот, чувствую что-то мокрое и теплое под ладонями, поднимаю, это кровь, ей пропитано все светлое платье.

Боль пронзает еще больше, дикий страх и ужас заполняют сознание. Медленно оседаю рядом с бездыханным телом дяди Геши. Подбегают люди, узнаю свою охрану, в этой суматохе и диком ужасе ничего не разобрать. Несут на улицу, даже не чувствую холода, с меня словно вытекает жизнь, между ног тепло и липко. Ослабевшими руками закрываю живот, чтобы согреть малыша.

Теряю сознание, но сквозь пелену беспамятства слышу сирены машин, крики людей. Холодно, очень холодно. Меня снова куда-то несут, голос зовет настойчиво, требовательно.

— Вероника, очнись! Вероника, слушай мой голос, не отключайся! Вероника!

У Толи в голосе тревога и боль. Неужели это мой муж?

— Быстро работайте! Чего застыли? Сделайте все, сука, возможное и невозможное! Иначе я закатаю вас в асфальт!

Жесткая кушетка, автомобиль реанимации, пищат приборы, меня трогают. Не могу даже поднять руки, чтобы оттолкнуть, чтобы никто не трогал моего малыша, ему и так больно. Острая игла входит в сгиб локтя, сквозь этот шум, крик врачей, угрозы моего мужа я отключаюсь.

***

— Прошло трое суток, ваша жена все еще без сознания. Состояние тяжелое, но стабильное. Огнестрельное ранение в брюшную полость, печень задета по касательной, большая удача, что не задеты желчные протоки, кровопотеря, шок. Проведено две операции, к сожалению, ребенка не удалось спасти. Вы сами скажете жене, когда она очнется?

— Ничего нельзя было сделать?

— К сожалению, нет, даже не стоял выбор между мамой и малышом.

Я все слышала, очнулась недавно, не было сил даже открыть глаза или пошевелить рукой. Я все слышала, каждое слово. Они колокольным набатом

проносились по телу, оставляя в голове дикий, страшный, истошный вой моей души. Она кричала, металась, она хотела вырваться из клетки моего тела. На подушку текут слезы, истошно пищат аппараты, в палату вбегают еще люди. Кто-то берет за руку.

— Вероника, посмотри на меня, — с трудом узнала голос мужа. Севший, хриплый, без оттенков гнева и приказного тона.

Я не хотела открывать глаза, я не хотела вообще ничего. Я не хотела жить.

— Птичка моя, Вероника, посмотри на меня.

С трудом разлепляю веки, в глазах стоят слезы, силуэт Толи размыт. Он вытирает лицо, прикосновения нежные, рядом суетится медперсонал.

— Всем выйти! — тихий, но грозный рык Анатолия заставляет всех подчиниться.

— Пить, дай пить, — только сейчас чувствую жуткую жажду, словно меня выжали и во мне ни капли влаги.

— Нельзя, птичка. Потерпи.

— Что с малышом? — задаю вопрос, хотя знаю ответ, я его слышала.

— Его нет, мы потеряли его.

С силой закусываю пересохшую губу, чувствую привкус крови. Толя смотрит на меня, глаза потерянные, челюсть плотно сжата, так что играют желваки на скулах. Он бледный, растерянный, первый раз вижу его таким открытым, раненым. Но там, в глубине глаз бурлит вулкан гнева.

— Толя, кто? Кто это сделал? Почему? За что?

— Не плачь, птичка, не плачь. Я все сделаю, я во всем разберусь, я перережу весь город, но узнаю, кто это сделал. Город захлебнётся в собственной крови. Только не плачь, не рви мне сердце, не плачь, не плачь.

Он хаотично гладит меня по волосам, покрывает поцелуями лицо, собирает губами слезы, его трясет так, что начинает колотить меня. Всхлипываю, из горла вырывается крик, похожий на вой. Приборы пищат с новой силой, Толю отрывают от меня, снова игла в вену, и меня уносит.

***