Обрыв

— Не разберу, душенька, — сказала она, с тоской отодвинув письмо. — Ты скажи лучше коротко, зачем мне нужно знать.

— Не могу рассказать, сил нет, дух захватывает… Я лучше прочту.

Она, шепотом, скрадывая некоторые слова и выражения, прочла письма и, скомкав оба, спрятала в карман. Татьяна Марковна выпрямилась в кресле и опять сгорбилась, подавляя страдание. Потом пристально посмотрела в глаза Вере.

— Что же ты, Верочка, думаешь? — спросила она нетвердым голосом.

— Ты спрашиваешь, что я думаю! — сказала Вера с упреком, — то же, что ты, бабушка!

— Это я знаю. Но он предлагает… венчаться, хочет остаться здесь. Может быть… если будет человеком, как все… если любит тебя… — говорила Татьяна Марковна боязливо, — если ты… надеешься на счастье…

— Да, он называет венчанье «комедией» и предлагает венчаться! Он думает, что мне только этого недоставало для счастья. Бабушка! ведь ты понимаешь, что со мной — зачем же спрашиваешь?

— Ты пришла ко мне спросить, на что тебе решиться…

Бабушка говорила робко, потому что все еще не знала, для чего прочла ей письма Вера. Она была взволнована дерзостью Марка и дрожала в беспокойстве за Веру, боясь опасного поворота страсти, но скрывала свое волнение и беспокойство.

— Я не за тем пришла к тебе, бабушка, — сказала Вера. — Разве ты не знаешь, что тут все решено давно? Я ничего не хочу, я едва хожу — и если дышу свободно и надеюсь ожить, так это при одном условии — чтоб мне ничего не знать, не слыхать, забыть навсегда… А он напомнил! зовет туда, манит счастьем, хочет венчаться!.. Боже мой!.

Она с отчаянием пожала плечами.

У Татьяны Марковны отходило беспокойство от сердца. Она пошевелилась свободно в кресле, поправила складку у себя на платье, смахнула рукой какие-то крошки со стола. Словом — отошла, ожила, задвигалась, как внезапно оцепеневший от испуга и тотчас опять очнувшийся человек.

— Бабушка! — заключила Вера, собравшись опять с силами. — Я ничего не хочу! Пойми одно: если б он каким-нибудь чудом переродился теперь, стал тем, чем я хотела прежде чтоб он был, — если б стал верить во все, во что я верю, — полюбил меня, как я… хотела любить его, — и тогда я не обернулась бы на его зов.

Она замолчала. Бабушка слушала, притаив дыхание, как пение райской птицы.

— Я бы не была с ним счастлива: я не забыла бы прежнего человека никогда и никогда не поверила бы новому человеку. Я слишком тяжело страдала, — шептала она, кладя щеку свою на руку бабушки, — но ты видела меня, поняла и спасла… ты — моя мать!.. Зачем же спрашиваешь и сомневаешься? Какая страсть устоит перед этими страданиями? Разве возможно повторять такую ошибку!.. Во мне ничего больше нет… Пустота — холод, и если б не ты — отчаяние.

У Веры закапали слезы. Она прижалась головой к плечу бабушки.

— Не поминай этого и не тревожь себя напрасно! — говорила бабушка, едва сдерживаясь сама и отирая ей слезы рукой, — ведь мы положили никогда не говорить об этом…

— Я и не говорила бы, если б не письма. Мне нужен покой… Бабушка! увези, спрячь меня… или я умру! Я устала… силы нет… дай отдохнуть… А он зовет туда… хочет прийти сам…

Она заплакала сильнее.

Бабушка тихо встала, посадила ее на свое место, а сама выпрямилась во весь рост.

— А! если так, если он еще, — заговорила она с дрожью в голосе, — достает тебя, мучает, он рассчитается со мной за эти слезы!.. Бабушка укроет, защитит тебя, — успокойся, дитя мое: ты не услышишь о нем больше ничего…

Бабушка дрожала, говоря это.

— Что ты хочешь делать? — с удивлением спросила Вера, вдруг вставая и подходя к Татьяне Марковне.

— Он зовет тебя; я сойду к нему с обрыва вместо тебя на s647 любовное свидание — и потом посмотрим, напишет ли он тебе еще, придет ли сюда, позовет ли…

Бабушка ходила по кабинету, сама не своя от гнева.

— В котором часу он завтра придет в беседку, кажется в пять? — спросила она отрывисто.

Вера все глядела на нее с изумлением.

— Бабушка! ты не поняла меня, — сказала она кротко, взяв ее за руки, — успокойся, я не жалуюсь тебе на него. Никогда не забывай, что я одна виновата — во всем… Он не знает, что произошло со мной, и оттого пишет. Ему надо только дать знать, объяснить, как я больна, упала духом, — а ты собираешься, кажется, воевать! Я не того хочу. Я хотела написать ему сама и не могла, — видеться недостает сил, если б я и хотела.

Татьяна Марковна присмирела и задумалась.

— Я хотела просить Ивана Иваныча, — продолжала Вера, — но ты знаешь сама, как он любит меня, какие надежды были у него… Сводить его с человеком, который все это уничтожил, — нельзя!

— Нельзя! — подтвердила Татьяна Марковна, тряся головой. — Зачем его трогать? Бог знает, что между ними случится… Нельзя! У тебя есть близкий человек, он знает все, он любит тебя, как сестру: Борюшка…

Вера молчала.

«Да, если б как сестру только!» — думала она и не хотела открывать бабушке о страсти Райского к ней; это был не ее секрет.

— Хочешь, я поговорю с ним…

— Погоди, бабушка, я сама скажу ему, — отвечала Вера, опасаясь вмешивать брата.