Обрывок реки

По глубокому снегу, по круглым белым спокойным холмам шла Лида в школу. Горы отодвинулись, стали дальше оттого, что была зима. Они были облиты чем-то синим и ярко-розовым, словно краской, и вдруг ожили, заиграли, задвигались, – из-за леса, как на детском рисунке, выскочило солнце. Колечки дыма над трубами домов светились и блестели, как иней. Потом на железнодорожном полотне показался поезд и закрыл паром небо и лес на той стороне полотна. А там дальше, в середине леса, была видна кирпичная труба ЗакамТЭЦ, и вдруг она закричала густо, протяжно, и Лида успела дойти до крыльца школы, прежде чем замолчала труба.

Есть далекие страны и города, о которых взрослые, даже интеллигентные люди, знают из книг, читанных в детстве, есть милая детская наука география и красивые слова – Ориноко, Гималаи, Замбези, и так далеки и во времени и в пространстве эти реки, города и страны, отодвинутые от быта и ежедневной заботы куда-то в память, что кажется иногда взрослым людям, что эти страны выдумал Жюль Верн, Майн Рид или Стивенсон, что их никогда не было и нет. Но Лидино детство прошло в деревне без детских книг, и эти красивые и трудные для нее названия она узнала уже девушкой в рабфаке, заучивая их вместе с геометрией и алгеброй. И все же было странно в середине зимы рассказывать детям о жарких странах, о деревьях, совершенно непохожих на наши деревья, и как жаль, что в Молотове не было Ботанического сада, а то можно было бы детям эти деревья показать.

Неуверенно прозвенел звонок. Дети шумно выбежали из класса на перемену, дверь то и дело открывалась, и входившие с улицы приносили в школу снег на валенках, стужу, и стало сразу неуютно, холодно. Ходила по коридору и заглядывала в классы заведующая Елизавета Маврикиевна, останавливала школьников и делала им внушение. И Лиде было неловко и неприятно, словно Елизавета Маврикиевна делала выговор не школьнику или школьнице, а ей самой и ей самой глядела в глаза своими светлыми мальчишескими глазами.

Дети на уроке произносили географические названия далеких городов и рек по-своему, с местными интонациями, девочки мелодично, мальчики грубоватыми, простуженными голосами, и оттого эти реки и города, острова и озера становились близкими, даже знакомыми, словно они были здесь, где-то возле Оверят, Стряпунят или Курьи, и до них легко доехать на пригородном поезде.

И вот в эти минуты в середине урока иногда останавливалось сердце у Лиды от страшной тревоги, и она смотрела на школьников и школьниц, на их белобрысые головы и быстрые глаза, ведь в эти минуты и часы где-то под Москвой решалась их и ее судьба.

Уже по начавшим синеть холмам возвращалась Лида из школы домой к Сергеевне, к Ване с Галей, ждавшим ее.

А по дороге скрипели сани, колхозницы везли сено или сидели в пустых, быстро несущихся навстречу Лиде дровнях, возвращались с рынка из Краснокамска. Дорога была узкая, свернуть было некуда, и Лида то и дело проваливалась в глубокий не по-декабрьски тяжелый снег, и незнакомые колхозницы, видно из далеких деревень, смотрели на Лиду с каким-то пристальным интересом. От мороза у Лиды слипались ресницы, как в детстве сразу после сна утром, и снежное поле, и дорога были то близко возле самых ресниц, то далеко, уходили куда-то, отодвигались вместе с горами и лесом, округло, как волчьи глаза, горели вечерние окна в далеких от темноты избах. И детское, зябкое чувство охватывало на миг Лиду, что дорога, уже почти не видная, уведет ее куда-то в сторону от деревни, в незнакомые места, в лес.

В избе мелодично смеялась Настя; рассказывала про свиноматку и что кастрировать поросят к ним на свиноферму приходил какой-то в очках, «еврей он или кто, и все смотрел сквозь очки на нее, на Настю, и на девок, а гляделки те, глаза те у него как тараканы, какие-то сухие, колючие, в здешних местах не видела даже таких глаз».

На понедельник всю ночь мела метель, гудело в трубе, изба за ночь выстыла, и в кадке на кухне закрылась льдом вода. Лида надела большие мужские, купленные в Краснокамске на рынке сапоги, закуталась в Сергеевнину черную старушечью шаль и, стараясь не стучать дверьми, вышла сначала в закрытый двор, потом на улицу. Метель затихала, было еще совсем темно, дорога под ногами была то голая, твердая, скользкая, как лед, то исчезала под сугробами. В редких избах светились окна. Лиде надо было дойти до Малых Шабунят и в шесть часов сесть на пригородный поезд, идущий в Краснокамск. До Краснокамска напрямик через лес по зимней дороге было пустяки – километров девять, но дорогу за ночь, наверно, замело, в поезде зато будет тепло, хотя и тесно.