Обрывок реки

И если это был бы не Жоржка, другой, она бы стала возражать, рассказывать о том, что сам Петр I, практичнейший и самый дальновидный из людей своего века, приказал создать Аптекарский огород, из которого и вырос впоследствии ленинградский Ботанический сад, и что в гербарии есть растения, собранные и засушенные лично Петром I, и что во время блокады Ботанический сад снабжал огороды города рассадой, а аптеки и госпитали аптекарскими растениями. Все бы это она сказала, если б это был не ее брат Жоржка. Но с Жоржкой, с братом, она не умела спорить, и ей всегда казалось, что она права, а он не прав.

– Пойдем-ка лучше пить чай, – сказала она.

– Отчего ж, – ответил Жоржка, чтоб сделать ей приятное. – Еще посмотрим.

Пили чай не в столовой, а в Лялиной комнате, и Жоржка посматривал на картину Челдонова: почему она уцелела, когда не осталось ни одной из других висевших еще с детства картин.

В прихожей, дребезжа, зазвенел звонок. Ляля выскочила и возвратилась с телеграммой.

– От одной женщины, – сказала она. – Едет в Ленинград с детьми. Я ее решила пустить к себе на время. Ей и остановиться-то негде. Дом разбомбило.

– Учились вместе? – спросил Жоржка.

– Нет. Жена одного знакомого. – Помолчала. – Челдонова помнишь?

– Художника-то? – нахмурился Жоржка.

Он вспомнил последнюю их встречу и как Челдонов попросил остановить машину и вышел, а машина пошла. Рассказывать об этом Ляле не стоит, начнутся расспросы, упреки, и выйдет так, что Челдонов погиб из-за него, а может он живой. Но даже если он и погиб, в мыслях у Жоржки ничего не изменилось по отношению к нему: художник, и только, и, вероятно, очень задавался, что талант, а талант или нет – судить не мне, ну а если даже талант, так что?

Ляля вымыла комнату, в которой будут жить Лида и дети. Заняла у соседей стулья, – придут, некуда будет сесть. Купила в комиссионном этажерку. Комната не должна была выглядеть пустой. И уже не в первый раз подумала: интересно, какая она, эта Лида – высокая, с красивым, замкнутым, неподвижным лицом и с холеными пальцами, как у кассирши в Гастрономе, что на углу улицы Кирова и Большого, или, скорее всего, коротконогая, с воспаленными глазами и суетливой мыслью: что где дают и нет ли знакомого в тресте столовых?

Через два-три дня она должна уже быть здесь.

Ляля подходила к стене, на которой висел пейзаж Челдонова, смотрела и не могла решить, убрать ли картину или оставить висеть.

Ей самой было неясно, как поступит она: заговорит ли с Лидой о ее муже и о тех неясных, в сущности чистых отношениях ее, Ляли, к Челдонову, неопределенных, но которые, даже если говорить об этом словами, опошлятся, станут определенными потому, что ей не удастся найти нужные слова. И как она будет говорить об этом, о чем она даже не хотела часто додумывать до конца, с какой-то кассиршей с неподвижным лицом или с коротконогой гражданкой, у которой воспалены глаза и суетится в голове, не дает покоя промтоварная мысль, и которая устроит, конечно, скандал, в сущности за что? За то, что Ляля любила Челдонова и скрывала это от него, а он к ней относился, как, вероятно, относится ко многим своим знакомым молодым девушкам.

Накануне того дня, в который она предполагала, они приедут, Ляля позвонила на Московский вокзал. Ей ответили, что поезд, с которым возвращаются в Ленинград эвакуированные, теплушечный 505 или 503 и твердого расписания у него нет, можно только предполагать, что придет он вечером следующего дня.

В эту минуту, когда Ляля собиралась выйти из дома и поехать на вокзал встретить Лиду, в передней задребезжал звонок. Ляля левой рукой зажгла свет, а правой открыла дверь.

В переднюю вошел и бросил вещи человек в брезентовом пальто, тот самый, у которого она украла два полена, ледяшки-глаза смотрели, как в замочную скважину, на ногах были не валенки, ботинки, по случаю лета, но раздался скрип знакомый, унылый, точно на полу уже был снег. Остановился посреди передней и через плечо Ляли заглянул дальше в комнаты.

– Что вам надо? – спросила Ляля.

– Мне? – И усмешка поползла, и показались редкие зубы.

Но в эту минуту вошла незнакомая женщина, и тоже с вещами, и двое детей. И у детей в руках тоже было по маленькому узлу. У женщины было растерянное выражение лица, она посмотрела на Лялю и вдруг сказала:

– Мы, должно быть, не туда. Скажите, где квартира Хворостовой?

Ляля не сразу ответила, что Хворостова это она.

– А вы кто? Случайно, не Лида?

И это «случайно» прозвучало не к месту, глупо, но откуда же она могла знать, что поезд придет раньше, чем его ожидали на вокзале, а Лидины вещи принесет гражданин в брезентовом пальто. И оттого, что он пришел сюда, прямо на квартиру, в том же брезентовом пальто, а под ногами у него заскрипело, когда он сделал несколько шагов, или оттого, что по лицу ползла усмешка, как тогда на рынке, у Ляли в груди перехватило дыхание, словно в то мгновение, когда она выхватила у него из-под мышек дрова, а он вот стоял здесь, точно на свете не существовало времени или время не двигалось, а стояло на одном месте.