Обрывок реки

Этот двор заканчивался смертью двора. Он разлагался, как труп собаки. Дом валялся на земле, и заборы, перестав быть заборами, протягивали свои худые доски, как руки, протягивали свои худые доски. Одинокая корова тоскливо мычала во дворе, и ее мычание было похоже на зевоту. Казалось, весь двор зевал всеми своими частями, всеми своими постройками. Но только они вошли во двор, как двор изменился. Присутствие работы способно изменить всё. И двор уже не мычал, корова не мычала, а удивленно смотрела на работающих. Работа, работа, лучшая помощь – это помощь работы. И вот забор убрал свои худые доски, как человек убирает руки. Забор был как всякий забор. Теперь он был уже не горизонтальный забор, а стоял вертикально, как ему и надлежало. Быстрыми ударами топоров они поправили крышу, прибили болтающиеся ставни, подняли крыльцо. И дом принял из лежачего сидячее положение.

– К сожалению, его нельзя поставить, – сказали колхозники, – для этого его бы пришлось построить снова.

– Очень, очень хорошо, – приговаривала Сверлова, – я и не знаю, как вас благодарить. Не умею.

Они прощаются с ней и уходят помогать другим дворам, нуждающимся в помощи.

– Когда тебе понадобится помощь, – говорят они ей перед уходом, – приходи к нам. Сделаем.

И удивленная Сверлова остается со своими ребятишками в неузнаваемом дворе, любуясь своим огородом и своим сеном. Только теперь она начинает удивляться, до этого она помогала им и ей некогда было удивляться. Но теперь она вспомнила, что забыла удивиться. И вот она удивляется всем своим существом.

– За что? – спрашивает она.

– Что за что? – спрашивают дети.

– За что же они помогли мне? – говорит она. – Ведь я им не сделала ничего. Не заплатила им. Не помогала. За что же? За что?

И вдруг заплакала.

Теперь наступила очередь удивляться детям.

«Почему же она плачет, – размышляли они, – когда нужно радоваться?»

– За что? За что же? – плакала она. – За что они помогли мне?

– Как за что? – удивленно ответил сын, ответил пионер. – За то, что мы бедняки. Колхозники – друзья бедняков.

А колхозники между тем идут дальше. От двора к двору, мимо дворов кулаков и зажиточных, к дворам и огородам бедняков, нуждающихся в помощи. Эта помощь походит на наступление. Помощь бедняку – это и есть наступление на кулака. Самое опасное наступление. Каждое хозяйство бедняка, в котором они побывали, которому они помогли, было ударом по кулаку, страшным ударом, после которого нелегко будет встать, после которого нелегко будет справиться. Вот они приходят в один двор бедняка, помогают, полют, косят, рубят, поправляют. И этот двор уже не двор, а удар по кулаку. Приходят в третий двор бедняка, и третий двор – третий удар. Четвертый двор – четвертый удар, пятый – пятый, шестой – шестой. Сколько дворов, столько и ударов.

И все руки, руки всех напряжены, чтобы помочь. Помочь бедняку – это раздавить кулака. Все руки и все машины.

Вздыбленные машины, как вздыбленные кони, вздыбленные машины и вздыбленные кони работают на полях единоличника. На этих полях кони и машины колхоза, чтобы раздавить кулака. Раз, еще и еще! Ну, все вместе, еще, еще.

И кулак выбежал из своего двора, один кулак, как все кулаки, выбежал из своего двора, один кулак – символ всех кулаков, раскулаченный кулак. Он выбежал из своего двора, вот он бежит по улице, и ему кажется, что за ним гонится машина. Вот-вот она его настигнет. Помощь бедняку гонится за ним, помощь – это машина. Он бежит по улице мимо изб, хохочущих во все окна, он бежит по огородам, через плетни, мимо овощей, через канавы, и овощи ловят его, цепляются за него, репей цепляется за него, горох цепляется за него, даже морковь и капуста и те цепляются, мешают ему бежать. Но вот огород кончился, а его ноги всё бегут и бегут. Он бежит по чужим полям мимо колхозной пшеницы и враждебной ржи, он слышит, как смеется над ним овес, рожь ржет, как лошадь, и показывает ему длинные зубы.

Но вот кулак спохватился, кулак вспоминает, кулак вспомнил, что он не просто кулак, а он символ своего класса. Вся мощь, вся хитрость сосредоточена в нем, так же как все упорство. Он повертывается лицом к деревне: машины нет. Но там, за полями, и здесь, на полях, их победа, везде победа.

– Но постойте! – кричит кулак. – Постойте! – кричит он. – Постойте! – И он слышит, как он кричит: – Постойте! – И ему кажется, что кричит весь его класс, вся земля. – Постойте, мы еще покажем!

И он грозит им кулаком, бешеным кулаком, и кажется, что он грозит кулаком всего класса, кулаком, похожим на его испуганное лицо, испуганным кулаком побежденного.

Он грозит.

– Мы еще отомстим! – кричит он всем своим ртом.

«Это крик моего класса», – думает он.

Это крик его класса.

Глава тринадцатая

Но машины – машинами, а корова – коровой. И вот она появляется, немного поздно, но появляется. Она появляется, моя корова – центр всеобщего внимания и центр моего романа. Правда, этот центр находится в конце, но я не математик и для меня даже центр – понятие условное.