Мышление – это лишь пена над разумом, но у нее есть одно очень ценное свойство – она бесконечна и может служить для изготовления безмерного числа диссертаций…
Язык всех наук о душе должен начинаться с изучения брани. А от нее двигаться к пониманию того, чем является чудо, именуемое обычным народным языком. Языку надо посвящать полноценное самостоятельное исследование, поэтому я ограничусь сказанным. Лишь добавлю, что язык недопустимо рассматривать как набор знаков или кодов, это наследие логических увлечений философов, пытавшихся упростить слишком сложное явление.
Язык должен изучаться психологией как живое звучание живого тела, которым душа пытается себя выразить в этом плохо подходящем ей мире. Поэтому никакие замены живых слов на инородные «термины» недопустимы – это не способ упростить и сделать понятным, а способ упростить жизнь тем, кто хочет жить за счет науки, и способ не допустить к знаниям тех, кто действительно хочет познать душу.
Глава 2
Способ
Греческое слово «метод», «методос», конечно, придает науке научности, но, к сожалению, сильно замутняет понимание того, что же надо делать исследователю. Поэтому, от него вполне можно отказаться или же использовать, отдавая себе отчет в том, что же это такое. Отдавать себе отчет вообще полезно…
Как бы ни было привычно для ученых рассуждать о методе, на поверку все такие рассуждения оказываются лишь запутанными попытками оправдать то, почему исследование не продвигается, либо почему оно идет не в ту сторону. Собственно говоря, большие научные дискуссии о методе и рождались всегда именно в те переломные моменты, когда та или иная наука сильно запутывалась и теряла смысл своей деятельности. В хорошие времена ученые о методе не рассуждают.
Но, даже запутавшись, наукотворцы почти никогда не вспоминают, что метод – это не просто «метод», а путь или способ. Термин этот настолько сросся с сознанием ученых, что они действительно так о «методе» и спорят. Метод – как это называют философы – гипостазированное понятие, то есть понятие, обретшее некую искусственную вещественность или самостоятельность. Его нет, есть некая тень, но она так привычна, что, споря, ученые действительно пытаются улучшать метод, а методологи считаются какими-то особо мудрыми и одаренными тайным знанием существами внутри научного зверинца. Кем-то вроде шаманов научного сообщества…
Но стоит только вспомнить, что греческий «методос» – это всего лишь путь, как возникнет вопрос-подсказка: путь куда? Пути не бывают бессмысленными, они должны куда-то вести. И даже если мы подставим вместо «метода» второе его значение – способ, – также появляется путеводный вопрос: способ чего?
И тогда в мозги вносится искорка отрезвления, и ты можешь вспомнить ту цель, ради которой шел в науку.
К сожалению, цель эту превратили в туманное понятие «постижение истины», при этом оставшись в определении понятия «истина» на уровне Пилатовского вопроса: что есть истина? И ответа Христа: истина есть я…
Иными словами, понятие истины рассматривается учеными как принадлежность религии и потому как нежелательное понятие в рамках науки. Поэтому в действительности под истиной естественник понимает то, что видят его приборы. Вот это, что воспринято с помощью приборов, и есть то, что должна изучать наука.
И это заманчивая и изрядная ловушка. Особенно для психологии.
Попробую объяснить.
Когда Христос говорит: истина – это я, – он пытается донести одну очень простую, даже слишком простую мысль, которую стоило бы взять за основу психологии. Однажды приходит миг, когда ты понимаешь: за тот рубеж, на котором ты внезапно оказался, не пронести ничего, что ты накапливал в этой жизни. Этого суда не избежать ни хитру, ни горазду, ни птицею гораздому… Нужно менять ценности, нужно принять, что по ту сторону будет иметь ценность только то, чем живет душа…
И только это является действительным, потому что все остальное тлен и суета.
Иными словами, именно то, что избрала своим нескончаемым предметом естественная наука – самое плотное, тяжелое, непроницаемое – в действительности является иллюзией, мороком, по-русски говоря. Это просто ловушка для сознания и душ, которая начинает разваливаться даже не после смерти. Старики, почувствовавшие, что смерть приближается, вдруг теряют интерес к этому миру и перестают ценить то, что только что всецело удерживало их внимание. Это плотное и прочное даже для живого еще человека становится в какой-то миг лишь сумраком, застилающим взор души…
Является ли эта потеря привычных ценностей лишь игрой разлагающейся плоти, как объясняют физиологи, не знаю и спорить не буду, но то, что это явный предмет психологии – очевидно. Очевидно, но не изучается и не является темой ни для одного учебника Общей психологии. Общая психология до таких мелочей, как прижизненная жизнь лишь душевными влечениями и отказ от влечений телесных, не опускается. Ей бы за физиологией поспевать… А психологи бессмертны, и смерти до них не добраться, потому что она не вмещается в рамки их картины мира.