Общак

Патрик взвыл, на его лице отразилась отвратительная смесь ярости и страха. Звук, рвавшийся из него, был первобытным звериным воем, обращенным к первым богам. Лицо мальчика сделалось красным, словно обгорело на солнце, вены на шее вздулись. И этот вой все не кончался и не кончался. Боб поглядел в пол, перевел взгляд на окно, стараясь вести себя как ни в чем не бывало. Мойра просто устало глядела перед собой.

Мальчик закрыл рот и выбежал в коридор.

Мойра развернула пластинку жвачки и сунула в рот.

Она предложила пачку Бобу, он поблагодарил и взял одну пластинку. Они сидели в молчании и жевали резинку.

Мойра указала большим пальцем в сторону дверного проема, где недавно стоял сын:

— Рарди тебе не говорил, с чего он пьет? Нам сказали, что у Патрика какая-то хорея Хантингтона, что ли. Или аддисонова болезнь. Или что-то там когнитивно-диссонансное. Моя мать считает, что он просто придурок. Я не знаю. Он мой сын.

— Конечно, — сказал Боб.

— Ты сам-то как?

— Я? — Боб немного отодвинулся. — Нормально, а что?

— Ты какой-то не такой.

— Как это?

Мойра пожала плечами, поднимаясь:

— Не знаю. Как-то выше стал, что ли. Ты увидишься с Рарди? Передай ему, что нам нужно чистящее средство «409» и «Тайд».

Мойра отправилась к сыну. Боб вышел из квартиры.

Надя с Бобом сидели на качелях на пустынной детской площадке в Пен-парке. Рокко лежал у их ног в песке, зажав в пасти теннисный мячик. Боб поглядел на шрам на шее у Нади, и она заметила это, когда он отводил глаза.

— Ты ни разу меня не спросил. Единственный человек из всех, кто не задал этот вопрос в первые пять минут знакомства.

— Меня это не касается, — сказал Боб. — Это твое личное дело.

— Откуда ты такой взялся?

Боб огляделся по сторонам:

— Отсюда.

— Нет, в смысле, с какой планеты?

Боб улыбнулся и покачал головой. Наконец-то он понял, что имеют в виду люди, говоря, что кто-то «счастлив по уши». Именно так он чувствовал себя благодаря Наде: на расстоянии, когда он только мысленно был с ней, или вот как сейчас, сидя так близко, что можно прикоснуться (хотя они никогда этого не делали), — он был счастлив по уши.

— Разве раньше люди разговаривали по телефону на публике? — сказал Боб. — Они заходили в телефонную будку, закрывали дверь. Или же разговаривали как можно тише. А теперь? Люди прямо в общественном туалете рассказывают, как у них работает желудок. Я этого не понимаю.

Надя засмеялась.

— Ты что?

— Ничего. Так. — Она взмахнула рукой, извиняясь. — Просто никогда не видела, чтобы ты так волновался. И я не уверена, что уловила твою мысль. Какое отношение таксофоны имеют к моему шраму?

— Больше никто, — пояснил Боб, — не уважает права на личную жизнь. Все вокруг спешат выложить тебе о своей жизни всё, до последней, на хрен, подробности. Извини. Зря я сказал такое слово. Ты ведь женщина.

Надя улыбнулась ровной, широкой улыбкой:

— Продолжай.

Боб поднес руку к уху и заметил это только тогда, когда дотронулся до мочки. Он опустил руку.

— Все хотят рассказать тебе что-нибудь — что угодно, всё — о себе, и они говорят, говорят, говорят. Но когда доходит до дела, кем все они оказываются? У них кишка тонка. У них вообще нет кишок. И они попросту скрывают это за болтовней, объясняя вслух то, чего нельзя объяснять. А потом они принимаются городить ерунду о ком-нибудь еще. Я понятно объясняю?

Широкая улыбка девушки превратилась в тонкую, полную интереса и в то же время загадочную.

— Я не уверена.

Боб поймал себя на том, что нервно облизывает верхнюю губу, — застарелая привычка. Ему хотелось, чтобы Надя поняла. Ему нужно было, чтобы она его поняла. Он не помнил, чтобы когда-нибудь хотел чего-либо так же сильно.

— Твой шрам? — сказал он. — Это твое личное дело. Ты расскажешь мне тогда, когда расскажешь. Или не расскажешь. Как получится.

Боб посмотрел на канал. Надя тронула его за руку и тоже стала смотреть на канал, и они просидели так довольно долго.

Перед работой Боб зашел в церковь Святого Доминика и сел на пустую скамью в пустой церкви, впитывая в себя тишину.

Отец Риган перешел из ризницы в алтарь, на нем была светская одежда, только брюки остались черные. Он с минуту смотрел на Боба, сидевшего на скамье.

— Это правда? — спросил Боб.

Отец Риган вышел на середину прохода. Сел на скамью перед Бобом. Развернулся и положил руку на спинку.

— Правда. Епархия считает, что мы будем лучше исполнять свои пасторские обязанности, если сольемся с приходом Святой Цецилии.

— Но ведь эту церковь… — сказал Боб и указал на свою скамью, — они продают.

— Да, это здание и школа будут проданы.

Боб поглядел на устремленный к небесам свод. Он смотрел на него с трехлетнего возраста. Он никогда не видел сводов других церквей. Предполагалось, что и не увидит до самой своей смерти. Так было с его отцом, так было с отцом его отца. Некоторые вещи — их не так уж и много — должны оставаться такими, какими были всегда.

— А вы? — спросил Боб.

— Я еще не получил назначения.

— Они защищают педофилов, — сказал Боб, — и тех мудаков, которые их покрывали, но не знают, куда определить вас? Надо ж, какие мудрецы.