Общак

— Когда-то мы были бандой. Помнишь те времена? Люди нас боялись.

— Помню, — сказал Боб.

Марв закурил новую сигарету и подошел к мешку так, как подходят к испуганному еноту, забившемуся в угол подвала.

Он остановился рядом с Бобом и заглянул в мешок.

На небольшой кучке залитых кровью денег лежала отрубленная чуть ниже локтя рука. Рука с часами, которые остановились на 6:15.

Кузен Марв медленно выдохнул и все выдыхал, пока воздуха в легких совсем не осталось.

— Но это же просто… — произнес Кузен Марв, — в смысле…

— Я знаю.

— Это ведь…

— Я знаю, — сказал Боб.

— Дерьмо.

Боб кивнул.

— Нам придется куда-то это девать.

— Деньги? — спросил Кузен Марв. — Или это…

— Могу поспорить, денег здесь ровно столько, сколько у нас забрали в ту ночь, — сказал Боб.

— Ну, значит… — произнес Кузен Марв.

— Значит, мы вернем им деньги, — сказал Боб. — Именно этого они и ждут.

— А это? — Марв указал на руку.

— Мы не можем просто оставить это здесь, — сказал Боб. — Иначе копы выйдут на нас.

— Но мы же ничего не сделали.

— На этот раз ничего, — произнес Боб. — Но что, по-твоему, сделают с нами Човка и Папа Умаров, если копы займутся этим делом вплотную?

— Да, — сказал Марв. — Конечно, конечно.

— Ты должен взять себя в руки, Марв.

Марв при этих словах захлопал глазами:

— Это ты мне говоришь?

— Да, тебе, — сказал Боб и понес мешок в бар.

В крошечной кухне, рядом с грилем с четырьмя горелками и фритюрницей, у них был стол, на котором они готовили бутерброды. Боб расстелил на столешнице кусок вощеной бумаги. Вытянул из рулона над столом пищевую пленку. Вынул руку из раковины, куда сгрузил, чтобы обмыть, и замотал в пищевую пленку. Получившийся тугой сверток он упаковал в вощеную бумагу.

Марв наблюдал за ним из дверного проема, на его ошеломленном лице было написано отвращение.

— Похоже, ты проделывал такое тысячу раз, — заметил он.

Боб окинул его взглядом. Кузен Марв потупился и уставился в пол.

— А ты не спрашиваешь себя, что было бы, если бы ты не сказал о часах? — спросил он Боба.

— Нет, — сказал Боб, несколько резче, чем собирался. — Не спрашиваю.

— А я спрашиваю.

Боб заклеил края вощеной бумаги, и теперь рука была запакована, как какой-нибудь дорогой кий для пула или сэндвич в фут длиной. Боб положил сверток в спортивную сумку.

Они с Марвом вышли из кухни в бар и обнаружили там Эрика Дидса, который сидел за стойкой, положив перед собой руки, — просто парень в ожидании выпивки.

— Мы закрыты, — сказал Кузен Марв на ходу.

— У вас есть «Зима»?[11] — спросил Эрик.

— Кто бы у нас такое заказывал? — спросил Марв. — Мойша?

Боб с Кузеном Марвом обогнули барную стойку и уставились на Дидса.

Эрик поднялся:

— Дверь была не заперта, и я подумал…

Боб с Марвом переглянулись.

— Ничего личного, — сказал Кузен Марв Эрику Дидсу, — но иди-ка ты, на хрен, отсюда.

— А точно у вас нет «Зимы»? — Эрик направился к двери. — Боб, рад был тебя повидать. — Он помахал рукой. — Передавай привет Наде, брателло.

Эрик вышел. Марв кинулся к двери и запер ее.

— Мы тут перебрасываемся потерянной конечностью Однорукого, как каким-нибудь паршивым мячиком для сокса, а у нас дверь открыта!

— Ну ничего же не случилось, — сказал Боб.

— Но ведь могло же. — Марв перевел дух. — Ты знаешь этого парня?

— Это тот самый, о котором я тебе рассказывал.

— Который утверждает, что это его собака?

— Ну да.

— Он классно играет в сквош.

— А ты с ним знаком?

— Он с Мэйхью-стрит. Приход Святой Цецилии. Ты у нас старой закалки — если кто не из твоего прихода, то с тем же успехом может быть фламандцем. А парнишка этот редкостное дерьмо. Пару раз сидел, если я правильно помню, и в дурдоме по-бывал. Всю их чертову семейку еще поколение назад надо было подвергнуть принудительному лечению. Поговаривают, что это он грохнул Риччи-Времечко.

— Я тоже об этом слышал, — сказал Боб.

— Стер человека с лица земли. Так о нем говорят.

— Н-да… — произнес Боб и, поскольку говорить было больше не о чем, подхватил спортивную сумку и вышел через заднюю дверь.

После его ухода Марв высыпал в раковину испачканные кровью деньги. Он выбрал на сифоне кнопку для тоника и окатил купюры.

Остановился. Посмотрел, как все они сочатся кровью.

— Твари! — прошептал он и закрыл глаза, чтобы не видеть кровь. — Гребаные дикари!

В Пен-парке Боб бросил палку, и Рокко по-мчался за ней по дорожке. Принес обратно, положил перед Бобом, Боб снова бросил, вложив в бросок всю силу. Пока Рокко бежал по дорожке, Боб открыл спортивную сумку и вытащил запакованную руку. Он развернулся к каналу и зашвырнул сверток, словно томагавк. Проследил, как сверток, переворачиваясь в воздухе, описал высокую дугу и, достигнув зенита, устремился вниз. Он плюхнулся посередине канала с сильным плеском, какого Боб не предполагал. И с шумом. С таким шумом, что Боб испугался, как бы машины, шедшие по шоссе на другом берегу канала, не остановились. Однако никто не остановился.

Рокко вернулся с палкой.

— Хороший мальчик, — сказал Боб.

Боб снова бросил палку, она отскочила от асфальта и улетела с дорожки. Рокко побежал за ней.