Общественное порицание (сборник)

— Идет как голем, — безразлично сказал м-р Гумбейнер. Старуха была раздражена.

— Ну я не знаю, — ответила она, — я думаю, он ходит как твой двоюродный братец.

Старик сердито сжал губы и пожевал мундштук трубки.

Личность с серым лицом прошагала по бетонной дорожке, поднялась по ступенькам крыльца веранды и уселась в кресло. Старый м-р Гумбейнер ее игнорировал. Его жена уставилась на чужака.

— Человек приходит без здрасьте, без до свидания, без как поживаете, садится, как вроде он дома… Кресло удобное? — спросила она. — Так, может, еще и чашечку чая?

Она повернулась к мужу.

— Таки скажи что-нибудь, Гумбейнер! — потребовала она. — Или ты таки сделан из дерева?

Старик медленно улыбнулся, слабо, но триумфально.

— Почему это я должен что-то говорить? — спросил он в пустое пространство. — И кто я такой? Никто — вот кто!

Чужак заговорил. Его голос был хриплый и монотонный.

— Когда вы узнаете, кто, или вернее, что я есть, то от страха ваша плоть расплавится на ваших костях.

Он обнажил фарфоровые зубы.

— Не трогай мои кости! — закричала старуха. — Этот нахал набрался наглости и говорит мне о моих костях!

— Вы затрясетесь от ужаса, — сказал чужак.

Старая миссис Гумбейнер ответила, что она надеется, что ему удастся дожить до этого времени. Она снова повернулась к мужу.

— Гумбейнер, ты когда подстрижешь газоны?

— Все человечество… — начал чужак.

— Ша! Я говорю со своим мужем… Он как-то чудно говорит, Гумбейнер, нет?

— Наверно, иностранец, — согласился м-р Гумбейнер благодушно.

— Ты как думаешь? — миссис Гумбейнер окинула чужака мимолетным взглядом. — У него таки очень плохой цвет лица, неббих. Я думаю, он приехал в Калифорнию ради поправки здоровья.

— Несчастья, боль, печаль, любовь, горести — все это ничто для…

М-р Гумбейнер прервал чужака.

— Желчный пузырь, — сказал он. — Гинзбург, что живет около ди шуле, выглядел в точности так же до операции. Они пригласили для него двух профессоров и день и ночь около него была сиделка.

— Я не человек! — громко предупредил чужак.

— Гинзбург сказал мне, что его сыну это обошлось в три тысячи семьсот пятьдесят долларов. «Папочка,—говорил ему сын, — для тебя я пойду на любые расходы, только поправляйся!».

— Я — не человек!

— Вот это, я понимаю, сын! — продолжала старуха, кивая головой. — Золотое сердце, чистое золото!

Она глянула на чужестранца.

— Ну хорошо, хорошо. Я расслышала с первого раза. Гумбейнер! Я тебя спрашиваю! Когда ты подстрижешь газоны?

— В среду, оддер может быть, в четверг к соседям придет японец. Его профессия — подстригать газоны — моя профессия — быть стекольщиком — на пенсии. У меня осталось мало сил для работы — и я отдыхаю.

— Между мной и человечеством неизбежно возникнет ненависть, — продолжал чужак. — Когда я скажу вам, что я есть, плоть расплавится…

Говорил, уже говорил это, — прервал м-р Гумбейнер.

— В Чикаго, где зимы были холодные и злые, как сердце русского царя, — зудела старуха, — ты имел сил достаточно для того, чтобы таскать рамы со стеклами с утра до вечера. А в Калифорнии с ее золотым солнцем ты не имеешь сил для того, чтобы подстричь газоны, когда жена просит. Или мне позвать японца, чтоб тебе ужин готовить?

— Тридцать лет профессор Оллардайс потратил, уточняя свою теорию. Электроника, нейроника…

— Слушай, как он образованно говорит, — сказал м-р Гумбейнер с восхищением. — Может быть, он приехал в здешний университет?

— Если да, так может, он знает Бада? — предположила его супруга.

— Возможно, они учатся на одном курсе и он пришел поговорить с ним насчет домашнего задания? А?

— Ну, конечно, он должен быть на том же курсе. Сколько там курсов? Пять ин ганцен: Бад показывал мне свою зачетку.

Она стала считать на пальцах:

— Оценка Телеграмм и Критицизм, Проектирование Маленьких Лодок, Социальное Приспособление, Американский Танец… Американский Танец… ну, Гумбейнер!..

— Современная Керамика, — с наслаждением выговорил ее муж. — Отличный парень Бад. Одно удовольствие иметь такого жильца.

— После тридцати лет изысканий, — продолжал чужак, — он перешел от теории к практике. За десять лет он сделал самое титаническое изобретение в истории человечества — он сделал человечество излишним — он создал меня!

— Что Тилли писала в последнем письме? — спросил старик. Старуха пожала плечами.

— Что она может написать? Все то же. Сидней вернулся домой из армии. У Наоми новый приятель…

— Он создал меня!

— Слушайте, мистер как-вас-там, — сказала старуха, — может, откуда вы, там по-другому, но в этой стране не перебивают людей, когда они беседуют… Эй! Слушайте — что это значит «Он создал меня»? Что за глупости?

Чужак снова обнажил все свои зубы, демонстрируя чересчур розовые десны.

— В его библиотеке, в которую я получил более свободный доступ после его внезапной, но загадочной смерти, вызванной вполне естественными причинами, я обнаружил полное собрание историй про андроидов, начиная от «Франкенштейна» Шелли и «РУР» Чапека и кончая Азимовым…

— Франкенштейн? — сказал старик, заинтересованно. Я знавал одного Франкенштейна. У него был киоск, где он торговал сода-вассер на Холстедт-стрит.