Общественное порицание (сборник)

— Что ты мелешь? — запротестовала миссис Гумбейнер. — Его звали Франкенталь, и киоск у него был не на Холстедт, а на Рузвельт-стрит.

— …ясно показывавших, что все человечество инстинктивно ненавидит андроидов и, значит, между ними неизбежно возникает ненависть и вражда…

— Ну конечно, конечно! — Старый м-р Гумбейнер клацнул зубами по мундштуку трубки. — Я всегда не прав, ты всегда права. И как ты прожила всю жизнь с таким дураком?

— Не знаю, — отрезала старуха. — Сама иногда удивляюсь. Наверно, терпела из-за твоих прекрасных глаз.

Она засмеялась. Старый м-р Гумбейнер нахмурился, потом не выдержал и, заулыбавшись, взял жену за руку.

— Глупая старуха, — сказал чужак. — Чему ты смеешься? Разве ты не знаешь, что я пришел уничтожить вас?

— Что?! — воскликнул м-р Гумбейнер. — Заткнись, ты!

Он вскочил с кресла и влепил чужаку пощечину. Голова пришельца стукнулась о колонну крыльца и отскочила назад.

— Говори почтительно, когда разговариваешь с моей женой!

Старая миссис Гумбейнер с порозовевшими щеками затащила своего супруга назад в кресло. Затем она повернулась и осмотрела голову чужака. Она прикусила язык от удивления, когда оттянула в сторону лоскут серого, под кожу, материала.

— Гумбейнер, смотри! Там внутри провода, катушки!

— А кто тебе говорил, что он голем, так нет же, никогда не послушает! — сказал старик.

— Ты говорил, что он ходит, как голем.

— А как бы он мог еще ходить, если бы он им не был?

— Ну хорошо, хорошо… Ты сломал его, так теперь чини.

— Мой дедушка, да будет земля ему пухом, рассказывал мне, что когда МоГаРаЛ — Морейну Га-Рав Лев — светлая ему память — создал в Праге голема, три сотни или четыре сотни лет тому назад, то он написал на его лбу Священное Имя.

Вспоминая, старуха продолжала с улыбкой:

— И голем рубил для рабби дрова, приносил ему еду и охранял гетто.

— И однажды, когда он не подчинился Рабби Льву, то Рабби Лев соскоблил Шем Га-Мефораш со лба голема, и голем упал как мертвый. И его отнесли на чердак ди шуле, и он все еще там и находится, если, конечно, коммунисты не отослали его в Москву… Но это не то, что нам нужно, — сказал он.

— Авадда, нет, — ответила старуха.

— Я своими глазами видел и ди шуле и могилу рабби. — сказал ее муж с гордостью.

— Но я думаю, Гумбейнер, этот голем другого гида. Смотри-ка, у него на лбу ничего не написано.

— Ну и что? Кто запрещает-таки взять и написать там что-нибудь? Где те цветные мелки, что Бад принес из университета?

Старик вымыл руки, поправил на голове маленькую черную ермолку и медленно и осторожно вывел на сером лбу четыре буквы из алфавита иврита.

— Эзра-Писец не сделал бы лучше. — воскликнула старуха с восхищением.

— Ничего не случилось, — добавила она чуть позже, глядя на безжизненную фигуру, развалившуюся в кресле.

— Что я тебе — Рабби Лев, в конце концов? — спросил ее муж. — Так ведь нет.

Он нагнулся и стал осматривать внутреннее устройство андроида.

— Эта пружина соединяется с этой штукой… Этот провод идет к тому… Катушка…

Фигура шевельнулась

— А этот куда? И вот этот?

— Оставь, — сказала его жена.

Фигура медленно выпрямилась в кресле, вращая глазами.

— Слушай, Реб Голем, — сказал старик, грозя пальнем. — И слушай внимательно, понял?

— Понял…

— Если хочешь остаться тут, то делай, как тебе говорит м-р Гумбейнер.

— … как тебе говорит м-р Гумбейнер…

— Мне нравится, когда голем разговаривает так. Малка, дай мне зеркальце из записной книжки. Гляди, видишь свое лицо? Видишь, что написано на лбу? Если не будешь поступать, как велит м-р Гумбейнер, то он сотрет эту надпись, и ты станешь неживым.

— … станешь-неживым…

— Верно. Теперь послушай. Под крыльцом найдешь сенокосилку. Возьмешь ее. И подстрижешь газоны. Затем вернешься. Ступай…

— Ступаю… — фигура заковыляла вниз по ступеням. Вскоре стрекотание косилки нарушило тишину улицы, в точности такой же, как улица, на которой Джеки Купер проливала горючие слезы на рубашку Уоллеса Бири, а Честер Конклин выпучивал глаза на Мэри Дресслер.

— Так что ты напишешь Тилли? — спросил старый м-р Гумбейнер.

— А о чем мне ей писать? — пожала плечами старая миссис Гумбейнер. — Напишу, что погода стоит чудесная и что мы оба, слава богу, живы и здоровы.

Старик медленно кивнул, и они продолжали сидеть в своих креслах на веранде с крылечком и греться в лучах полуденного солнца.

Зенна Хендерсон Стены

— Расскажи! Расскажи еще раз, дурочка Дебби! — скандировали дети, прижав к стене мельницы дрожащую, съежившуюся девочку. Они окружили ее так плотно, что испуганные глаза пленницы не видели никакой возможности вырваться из кольца.

— Вы мне не верите. Вы будете смеяться, — возражала девочка-подросток. — Вы всегда смеетесь. Но это правда! Я видела…

Она закусила губу, глаза ее были широко раскрыты. Она вспоминала.