Общественное порицание

— Нет, — хнычущим голосом ответила Дебби. — Стало темно, и я была нигде. Все было черно, черно, черно, без дна и крыши, и ничего вокруг, только чернота, а затем я почувствовала резкий толчок, и во тьме — все сразу — зажглись большие огни. Миллионы и миллионы, как звезды, только большие и горящие.

Леверетти внезапно вздохнул и хотел было подойти к Дебби поближе, но не стал протискиваться сквозь плотную группу ребятишек.

— И тогда чернота… — подгонял голос Эдварда.

— И тогда чернота сгинула, и я падала, падала и очутилась среди цветов.

— И они были величиной с твою голову, — пропищала Хеппи.

— И они были величиной с мою голову и такие высокие, что доставили мне до плеча. Почва была рыхлой, и я испачкала все платье, — сказала Дебби. — И тогда я увидела леди.

— Почти голую, — прошептал Эдвард со стыдливым удовлетворением.

— Почти голую, — повторила Дебби. — Только здесь полоска материи…

Она коротко провела рукой на уровне груди.

— …и немного побольше здесь.

Рука прошла поперек бедер.

— Она помогла мне подняться, и пальцы ее на кончиках были алые, и она улыбалась губами, красными, как кровь. Она сказала: «Боже, дитя мое! Как это ты очутилась среди моих цветов?».

— Но я ничего не могла ей ответить. Я была напугана, потому что не видела никакого места, откуда я могла бы сюда выйти, — вокруг только помятые мною цветы… Потом она отвела меня в свой дом.

— Дом! — шепот прошелестел по ватаге, как пламя. — Дом!

— Я смотрела на дом, — Дебби тоже почти шептала, — и я могла видеть сквозь стены.

— Стены! — прошептали дети.

— Стекло, — тяжелый голос Леверетти заставил всех вздрогнуть, и блуждающий взгляд Дебби метнулся к говорящему.

— Но они не были толстыми, полосатыми и туманными, как наши стекла. Они были тонкие, прозрачные и чистые.

— Существует и такое стекло, какого вы и не видывали, вы, маленькие провинциалы. Не судите весь мир по одной вашей колонии и по задворкам ваших ферм.

— Да, — вздохнула Дебби, — может быть, то было стекло.

Она пристально посмотрела в несчастное лицо Леверетти и ощутила, как сжалось ее сердце. Он верит?

— Продолжай, Дебби! — Маленькая Хеппи нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. — Продолжай. Стены…

— Да, стены, — Дебби снова вошла в наезженную колею рассказа. — Я могла видеть сквозь стены. Леди провела меня внутрь в странную-престранную комнату, полную странных-престранных вещей, и все время говорила про «место» и «маскарад» и «отлично»! Она думала, что я спустилась с холма, где были другие, как я.

— И она сказала: «Тебе надо умыться» и ввела меня в комнату, где стены были из ярких-преярких цветов, а потом провела в комнату поменьше.

По ватаге пробежала дрожь восхищения.

— И стены… — подсказывали дети.

— И стены были гладкие и твердые и блестящие, как тарелка, и кругом полно изображений странных рыб и птиц. И комната тоже оказалась полной странных вещей. Тогда леди повернула что-то в стене и оттуда полилась вода, которая наполнила странную длинную вещь, вроде корыта, но такую большую, что можно было в нее лечь, и тоже гладкую, твердую, блестящую, как китайские чашки. Вода искрилась и пузырилась, я попробовала ее рукой, и она оказалась горячая.

Зачарованная ребятня с открытыми ртами слушала Дебби.

— Потом она повернула еще что-то и сделала воду прохладней. Она бросила в воду странный порошок, и вода зашипела и запенилась, покрывшись миллионами ароматных пузырьков. И в каждом была радуга.

И все время она говорила, как странно быть чужаком в Забыла-Как-Называется, что каждый день у нее какие-то новые сюрпризы, но что я — самый удивительный из них.

Потом она сказала: «Давай, забирайся и избавься от грязи. Я поищу тебе что-нибудь одеть, пока твоя одежда не очистится.

Я искупалась как будто в теплом облаке, но вокруг плеч была прохлада. Затем вытерлась полотенцем такой же длины, как я сама, и толстым, как одеяло. Леди принесла мне одежду — всю из золота и шелка — она была мне велика — и забрала мои грязные вещи в другую комнату. Она открыла маленькую дверцу в стене и бросила туда мою одежду, вещь за вещью, и смеялась и спрашивала: «Настоящие, подлинные, неужели они подлинные?».

Она сказала: «Хочешь есть?», и я набралась смелости и сказала: «Да». И она нашла какую-то веревку и воткнула в стену, взяла два ломтика хлеба, белого и мягкого, как снег, и положила их в выемки в блестящей коробке. Я почуяла запах гренок, и вдруг хлеб выпрыгнул из коробки сам: он был коричневый, хрустящий и горячий. Но я не заметила ни огня, ни пламени.

Леверетти и детишки ждали в сосредоточенном молчании, пока Дебби облизала пересохшие губы и с трудом проглотила слюну.

— После того как я поела тосты и джем и запила все прямо-таки ледяным молоком, которое леди достала из-за холодной белой дверцы в стене, она извлекла из другой дверки мою одежду, не переставая говорить, говорить, говорить. А одежда моя была чистая и почти сухая. Потом она взяла еще одну веревку и воткнула ее в стену, и странная, плоская, железная штука стала горячей, и она разгладила мою одежду, и ей даже не надо было ставить эту железную штуку на огонь, чтобы она разогревалась.