Общественное животное. Тайные источники любви, характера и успеха

Когда мы видим направленный против кого-нибудь удар, готовый поразить его руку или ногу, мы, естественно, отдергиваем собственную руку или ногу; а когда удар нанесен, то мы в некотором роде сами ощущаем его и получаем это ощущение одновременно с тем, кто действительно получил его[122].

Кроме того, добавляет Смит, мы всегда испытываем желание, чтобы окружающие высоко нас ценили:

Природа, создавая человека для общественной жизни, одарила его желанием нравиться ближним и опасением оскорбить их. Она побуждает его радоваться их расположению или страдать от их неприязни. Она устроила человека таким образом, чтобы одобрение прочих людей само по себе было для него приятно и лестно, а неодобрение их неприятно и оскорбительно.

У людей эти общественно значимые эмоции имеют выраженную моральную составляющую, начиная с самого раннего возраста. Профессор Йельского университета Пол Блум и его коллеги провели эксперимент^{425}, в ходе которого маленьким детям показывали такую сцену: человек взбирается по склону холма, второй человек помогает ему, а третий всячески мешает. Уже в возрасте шести месяцев дети выказали явное сочувствие тому, кто помогает. Иногда в этой пьесе следовало продолжение: того, кто мешал, либо наказывали, либо вознаграждали. В этом случае восьмимесячные дети предпочитали тех, кто наказывал мешающего, тем, кто его вознаграждал. Эта реакция показывает, считает Блум, что в людях с самого раннего возраста заложено чувство справедливости.

Ребенка не приходится учить тому, что такое хорошее обращение с ним; дети прекрасно знают это сами и протестуют против плохого обращения, как только обретают способность заявить об этом. Нас не надо учить восхищаться человеком, приносящим какую-либо жертву на алтарь общего дела, – это восхищение универсально и свойственно людям изначально. Нас не надо учить порицать людей, которые предают друзей, семью или соплеменников. Не надо учить ребенка, как отличить нравственные правила («нельзя бить других людей») от правил, не связанных с нравственностью («запрещается жевать резинку в школе»). Эта дифференциация возникает сама собой, всплывает из каких-то неведомых глубин нашей души. Точно так же, как у нас есть естественный набор эмоций, которые помогают нам любить и быть любимыми, есть и естественный набор нравственных эмоций, которые заставляют нас порицать человека, нарушающего моральные нормы, и одобрять людей, которые их соблюдают. В мире нет ни одного общества, в котором солдат хвалили бы за бегство с поля боя.

Конечно, и родители, и школа всячески содействуют нравственному воспитанию, но, как замечает Джеймс К. Уилсон в своей книге «Моральное чувство»^{426}, эти наставления падают на уже подготовленную почву. Наряду с врожденной способностью усваивать язык и врожденной привязанностью к матери ребенок появляется на свет с врожденными специфическими моральными предубеждениями, которые можно усовершенствовать, оформить и развить, но никогда нельзя создать и внушить заново.

Такого рода моральные суждения – восхищение людьми, верными долгу, презрение к тем, кто нарушает супружескую верность, – выносятся мгновенно и ярко окрашены эмоционально. Если мы видим человека, глубоко скорбящего из-за смерти ребенка, мы исполняемся жалостью и сочувствием. Но если кто-то проявит такие же чувства в связи с утратой автомобиля, то мы испытаем недоумение. Мгновенное сочувствие и сложное рассудочное суждение тесно переплетены между собой.

Как мы уже успели убедиться, акт восприятия – очень сложный процесс. Мы не просто видим происходящее, мы практически одновременно взвешиваем его значение, оцениваем его и испытываем в отношении события определенные эмоции. Действительно, многие ученые теперь считают, что нравственное восприятие сродни эстетическому или чувственному восприятию и активирует те же участки головного мозга.