В газетах только хорошие новости. По первому каналу народная музыка и аксакалы в балахонах. По второму – национальная эстрада и девушки (пупок обнажать запрещается). По кабелю Россия, но через раз и с помехами. Цензура на радио, ТВ и в прессе. Если „неудобный“ материал появляется в российской газете, тираж изымают с лотков. В дорогих изданиях страницы просто вырывают.
За незаконное обналичивание валюты – секир башка. За кражу автомобиля – секир башка. За торговлю анашой – секир башка. Зато.
Проезд на такси по городу – полдоллара. Чашка плова – четверть доллара. Проститутка – 8—10 долларов (Ташкент), 3–5 (Самарканд).
Ну и привкус шашлычного дыма, конечно».
Очерк напечатали в московской газете, разразился скандал. Друзья из Ташкента рассказывали, что тираж в городе конфисковали, но город успел прочитать очерк в Интернете. В редакцию названивали из посольства – требовали опровержения. Но никакого опровержения, само собой, не последовало. А вот как я писал о Ташкенте три года спустя:
«…Ночью, когда жара спадала, мы ходили на Анхор. Это небольшая речка в бетонной опалубке на задворках города. Днем у воды странный цвет, если плеснуть в зеленый чай молоко. Ночью – маслянистый и черный, как казан из-под плова.
История с поцелуем продолжения не имела». В тот вечер нас оказалось трое и красивая незнакомка, татарка Юля. Раздевшись под кустами, они ловко нырнули во тьму. А я все стоял, медлил.
Облепленная рубахой, Юля вернулась первой. „Ну?“ – перебросила косы на грудь, которая торчала под мокрой тканью. Я пожал плечами, повернулся. „Не пропусти трубу“, – она прижалась ко мне, и я спиной почувствовал соски.
И столкнула в воду.
Теплая, парная река подхватила и понесла, закрутила. Вынырнув, я увидел по берегам черные фасады с выбитыми окнами. То ли трубы, то ли минареты торчали в черном небе. Тянулся высокий забор.
Неожиданно над водой показалась перекладина. В последний момент я успел за нее ухватиться; прижался щекой к ржавчине; почувствовал, как ноги вынесло вперед и как вода обтекает голое тело.
А через пару секунд рядом вынырнула Юля. Глаза блестят в темноте; на губах капли; улыбается. Она легла на воду, и наши ноги сплелись в потоке.
Повиснув на трубе, долго целовались сквозь мокрые волосы.
На обратном пути молчали. Я смотрел на воду. Сразу за трубой поток сужался, ускорялся. По бетонному желобу вода стремительно скатывалась вниз и уходила через каменную амбразуру под город.
…Мой Ташкент состоит из таких картинок; странных жгучих эпизодов, которые сцеплены меж собой, как вагоны длинного состава. Или комнаты в старом ташкентском доме. Где столовая без предупреждения переходит в кухню, а кухня спарена с балконом и облаком. Потому что выход не нужен.
Рамы на балконе выставлены, в доме живет яблоня. Вечером к балкону незаметно пристраивается двор с кирпичным, лиственным хозяйством. Затем соседний, рядом. Ночью подтягивается квартал и швартуется сбоку.
Слышно, как дышит.
Или это соседская корова?