Общество знания

Для человека науки это признание покажется чудовищным.19 Такая безответственность не укладывается в голове, но это говорится без всякого волнения, без попытки как-то объяснить такую интеллектуальную патологию. Присутствовавший на лекции Глеб Павловский, который занимался разработкой реформ в плане политики, добавляет: «Лет 15 назад, при начале нашего общественного движения, имела место неформальная конвенция. Конвенция о том, что знания о реальности не важны для какого-то ни было политического или общественного действия. Действительно, эта конвенция состоялась, и реформаторы действовали внутри нее, как часть ее. С моей точки зрения, утверждения докладчика можно интерпретировать так, что собственно реформаторы были людьми, которые согласились действовать, не имея никаких представлений о реальности, но при наличии инструментов для преобразования, изменения того, что есть, особенно в направлении своих мечтательных предположений. Эти люди делали то, что они делали, и погрузили остальных в ситуацию выживания.

Пример этих реформ это то, что происходило в правовой сфере, где либерализация процессуального законодательства конца 80-х, начала 90-х годов привела к тому, что условия населения в лагерях стали пыточными, каковыми они не были при Советской власти. Они и продолжают ими быть, это продолжает усугубляться, там существует отдельная социальная реальность, которая совершенно не описывается современными правозащитниками».

Но разве положение изменилось, разве эта конвенция отменена? Разве бесстрастная констатация патологии заменяет рефлексию и поиск путей к исправлению? Ни в коей мере. Павловский продолжает уже о нынешнем обществоведении, которое обеспечивает интеллектуальную поддержку политиков: «Они развивают очень изощренные технологии, в том числе исследовательские, политические, научные, общественные технологии вытеснения любого реального знания… Это… питает энергетикой наш политический и государственный процесс, — уход от знания реальности, отказ, агрессивное сопротивление знанию чего бы то ни было о стране, в которой мы живем».

Мышление в духе страны Тлён!

После лекции Кордонского была дискуссия, и он высказал странную мысль, что «реформ не было» — так, мелочи. Его и спрашивают об одной из «мелочей»:

«Рогов. Реформ не было, а отпуск цен был. Это был благотворный шаг?

Кордонский. А хрен его знает».

Представьте, одного из соавторов доктрины реформ через 12 лет после либерализации цен спрашивают, какова нынешняя оценка этого шага, и он отвечает: «А хрен его знает». Это просто распад рациональности — ведь речь идет о шаге, который привел к социальной катастрофе, последствия его хорошо известны. Неужели не нашлось других слов!

Аутистическое сознание создает благоприятную почву для веры в чудеса и в сверхъестественные способы решения жизненных проблем. Это выразилось, например, в иррациональной доверчивости (особенно в среде интеллигенции) к обещаниям финансовых жуликов. За этим стоял сдвиг от реалистического сознания не к религиозному сознанию, а к суевериям — антиподу как рационального, так и религиозного знания. Можно поэтому сказать, что возникший в конце 80-х годов кризис повредил структуры религиозного знания, несмотря на видимый всплеск религиозности.

Так, опросы студентов в 1988 и 2000 гг. показали, что за 12 лет реформы в их среде произошло еще резкое усиление «квазирелигиозных» представлений и нарастание мировоззренческой неопределенности. При этом образованная молодежь вовсе не вернулась от атеизма к религии (и тем более к православию) — произошел дальнейший сдвиг к вере в паранормальные явления, к эклектике, религиозному синкретизму (например, к вере в реинкарнацию души после смерти). Если в 1988 г. в бессмертие души верило в той или иной степени 8 % студентов, то в 2000 г. 73 % [124].

В таблице 1 дано соотношение крайних позиций.

Таблица 1. «Квазирелигиозные» представления студентов в 1988 и 2000 гг. (в % от числа опрошенных, г. Красноярск)

«Прогрессивная» часть либеральной интеллигенции в годы кризиса склонялась к богостроительству через рационализацию религиозных представлений, попытку их гибридизации с научными категориями — разные виды сайентологии («научной религии»). Духовный лидер этой части интеллигенции академик Н. Амосов писал, например: «Бог — материя. Нельзя отказываться от Бога (даже если его нет). К сожалению, „материальность“ Бога, пусть самая условная, служит основанием для мистики, приносящей обществу только вред. Без издержек, видимо, не обойтись… Точные науки поглотят психологию и теорию познания, этику и социологию, а следовательно, не останется места для рассуждений о духе, сознании, вселенском Разуме и даже о добре и зле. Все измеримо и управляемо» [20]. Это был внешне не оформленный, но большой идеологический проект разрушения структур и этического, и религиозного знания.