Общий любимец публики

   Матов догадывался, куда они идут, и не решался спросить, знает ли об этом Вера Васильевна и, вообще, желает ли она его видеть? Если ему неудобно было итти к ней, то она могла бы написать ему о своем желании. Матов успокоился, когда отворявший им двери Марк сказал:   -- Вера Васильевна ждут в столовой-с...   -- А Ивана Григорьевича нет?-- спросил Матов.   -- Никак нет-с... Они на промыслах.   Вера Васильевна сидела за самоваром и радостно вышла навстречу. Она очень поправилась, и болезнь сделала ее как-то изящнее. Матов невольно залюбовался.   -- Это я послала за вами Анненьку, Николай Сергеич... Она спрашивала вас, желаете ли вы поддерживать наше знакомство?   -- Нет, то-есть да... Я так давно вас не видел, Вера Васильевна, и вы так изменились за это время...   -- Да, да, к лучшему,-- перебила его Вера Васильевна.-- А знаете, что я думала перед самым вашим приходом? Сижу и думаю: а ведь мое время прошло... да. Сегодня как раз день моего рождения, и на этом основании мне сделалось грустно. В моем возрасте женщины начинают переживать обыкновенно острый кризис... Еще немножко -- и в результате получится женщина почтеннаго возраста, к которой относятся только с почтением. Такое почтение для женщины -- своего рода смертный приговор... Да, я сидела и думала, и даже пошла посмотреть на себя в зеркало.   -- Вера Васильевна, зачем предупреждать события?-- взмолилась Анненька.-- Будем сегодня говорить о чем-нибудь веселом... Знаете, я пришла к убеждению, что не стоит горевать вообще.   -- А в частности?-- спросила Вера Васильевна.   -- В частности можно, но только немножко,-- с неподражаемою наивностью ответила Анненька, так что Матов захохотал.   Всем вдруг сделалось как-то весело. Матов, с присущим ему остроумием, разсказывал о своем затворничестве и не без юмора перешел к "сибирским идеалам". Что же, и в Сибири люди живут, особенно, если человек сумеет взять себя в руки.   -- Я тоже уеду в Сибирь...-- заявила Анненька и хотела что-то прибавить в общем тоне разговора, но так и осталась с раскрытым ртом.   В дверях столовой стоял Бережецкий. Пьяный Марк пропустил его, забыв доложить барыне, а Дуня, по разсеянности, свойственной горничным весной, повела его прямо в столовую. Молчание продолжалось всего несколько секунд, но оно показалось всем вечностью. Первою опомнилась Вера Васильевна и встала навстречу гостю.   -- Я, кажется, попал немного не во-время,-- говорил Бережецкий, здороваясь с дамами за руку и кланяясь Матову издали.   -- О, нет...-- спокойно ответила Вера Васильевна.-- Вы никому здесь не помешаете и даже можете быть полезным. Мы сейчас обсуждали интересный вопрос о том, как Николай Сергеич будет жить в сибирской своей ссылке.   -- Меня лично, говоря откровенно, это мало интересует,-- с достоинством ответил Бережецкий и еще с большим достоинством прибавил:-- Я позволяю, Вера Васильевна, только ответить на вашу реплику...   Ответ был сделан находчиво. Враги очутились в самом неловком положении: ни тому ни другому неловко было уйти первым. Вера Васильевна постаралась перевести разговор на общую тему, а Матов молчал, прихлебывая чай. Анненька чувствовала себя виноватее всех. Она понимала, как трудно Вере Васильевне занимать нежданнаго гостя, но никак не могла ничего придумать, чтобы вмешаться в разговор,-- мысли у нея точно прилипли к мозгу. Вывел всех из затруднения сам Матов.   -- Игнатий Борисыч, мне давно хотелось поговорить с вами по душе...-- начал он со своей подкупающею добротой и задушевностью.-- Да... Ведь мы столько лет были хорошими друзьями...   Бережецкий весь вытянулся и даже посмотрел на дверь, точно приготовляясь бежать.   -- Наша ссора произошла из-за пустяков,-- продолжал Матов,-- и я могу повторить то же самое, что говорил тогда: у меня не было ни малейшаго намерения оскорблять вас. Но это дело прошлое...   -- Я полагаю, что нам при настоящей обстановке не совсем удобно разговаривать, господин Матов...-- перебил его Бережецкий, делая безпокойное движение.   -- А я думаю, что всего удобнее переговорить просто и спокойно именно здесь... Вера Васильевна, вы позволяете?   -- Я очень рада...   -- Я не понимаю, что вам от меня нужно?-- спрашивал Бережецкий, обращаясь уже ко всем, точно попал на сходку заговорщиков.   -- Очень немного: чтобы вы только имели терпение меня выслушать,-- ответил Матов.-- Я не буду касаться ни нашей ссоры ни моего дела в суде...   Бережецкий принял джентльменский вид и кивнул головой. Матов перевел дух и, глядя на Веру Васильевну, продолжал, сохраняя спокойный тон:   -- Мне хотелось сказать, Игнатий Борисович, что я до некоторой степени даже благодарен вам... Пожалуйста, не принимайте это за иронию. Да... Видите ли, мое дело заставило меня прийти в себя и одуматься, благо времени для этого у меня совершенно достаточно. Сидя на скамье подсудимых, я чувствовал себя все-таки правым и, со свойственным виноватым людям легкомыслием, поддерживал эту мысль. Когда присяжные вынесли мне обвинительный вердикт, я, по закону противоречия, обвинил их в несправедливости, допущенной именно по отношенью лично ко мне. С этим чувством я вышел и из суда... Дальше я обвинял своих друзей, которые сразу как-то забыли о моем существовании; потом я начал обвинять уже все общество. Ведь раньше все ухаживали за мной, искали моего общества, а тут точно обрадовались моему падению.   Вера Васильевка слушала, опустив глаза; она чувствовала, что Матов время от времени смотрит на нее, и смущалась еще больше. Анненька решительно не понимала, к чему Матов все это говорит,-- ей сделалось страшно с самаго начала.   -- Да, так я обвинял решительно всех,-- продолжал Матов, закуривая папиросу,-- обвинял, пока не пришел к убеждению, что во всем виноват только я один... Виноват не по частному случаю, как это дело, а виноват всей сваею жизнью. Я подробно разобрал всю свою жизнь и жизнь других, и чем больше думал на эту тему, тем мне делалось легче. Ведь за каждым из нас найдутся свои грешки, та домашняя уголовщина, которая в большинстве случаев не доходит до суда, и мы умеем но только вежливо себе все прощать, но продолжаем сохранять уважение к собственной особе.   -- Повторяю свой вопрос: при чем же я тут?-- сухо ответил Бережецкий, когда Матов кончил.   Матов что-то хотел ответить, но Вера Васильевна перебила его. Она поднялась, бледная, с округлившимися глазами, и проговорила:   -- Очень даже "при чем", Игнатий Борисыч... Я напомню вам один клубный маскарад в ноябре прошлаго года и одну маску, которую вы не узнали до сих пор.   -- Очень может быть, Вера Васильевна...-- ответил Бережецкий, начиная опять волноваться.-- Маска в черном домино?   -- Да, та самая, которая дала вам маленький юридический совет...   Бережецкий вскочил, как ужаленный, и захохотал.   -- О, я теперь понимаю все!..-- проговорил он.-- Да, даже, может, больше, чем мне это следует...   -- Позвольте мне досказать, Игнатий Борисыч,-- остановила его Вера Васильевна, едва сдерживая волнение.-- Эта маска была -- я... Я дала вам совет погубить Николая Сергеича именно ничтожным делом, и вы приняли его. Меня этот поступок давил камнем все время, и я счастлива, что могу в нем признаться сейчас, в присутствии Николая Сергеича. Да, это было гадко и непростительно...   Бережецкий молча раскланялся с дамами и вышел из столовой с улыбавшимся лицом. Вера Васильевна опустилась на свой стул и закрыла лицо руками.   -- Вера Васильевна, вы придаете слишком много зпачения всяким пустякам...-- проговорил Матов.-- Мало ли что болтают в маскарадах...   -- Нет... я -- гадкая... злая...-- шептала Вера Васильевна, вздрагивая всем телом.   Анненька сделала Матову знак глазами, чтобы он уходил. Когда он на цыпочках выходил из дверей, до него донеслись первые звуки истеричнаго смеха.