Общий любимец публики

XXXV.

   Положение Матова получалось самое невозможное. Возвратившись домой, он несколько дней медлил отправиться за решительным обяснением к Вере Васильевне, и Войвод приехал за ним сам.   -- Сейчас я могу говорить спокойно,-- обяснял он дорогой, укладывая коробку спичек в портсигар.-- Да... Ольга Ивановна, насколько мне это кажется, охотно согласится на развод, а я, с своей стороны, устрою все, чтобы Вера Васильевна могла выйти замуж... да...   -- Послушайте, Иван Григорьич, разговор немного неловкий...   -- Ах, это все равно!.. Если бы вы знали, как я ее любил... И сейчас я хлопочу, конечно, только об ея счастье... Она не способна обманывать и итти на компромиссы... Моя роль в этом деле может показаться смешной, но мне все равно. Если бы вы сотую долю того, что я чувствую сейчас, могли и желали понять, Николай Сергеич... Я своими руками отдаю вам свое счастье... свое безумие... Не думайте, что я хочу показаться великодушным,-- нет, кто истинно любит, для того счастье любимаго человека дороже всего.   Матов молчал, уничтоженный и подавленный. Он мысленно поверял самого себя, действительно ли любит Веру Васильевну так, как должно любить. Матов даже закрыл глаза, рисуя в воображении картины будущаго счастья там, в Сибири, где начнется его новая жизнь. Да, все будет новое, и он будет другим человеком...   Вера Васильевна, очевидно, дожидалась дорогого гостя и торопливо вышла в переднюю.   -- Как вы долго...-- жаловалась она, крепко пожимая руку Матову.-- Я думала, что... Позвольте, о чем я думала?   Она вдруг засмеялась и, прижимаясь всем телом к Матову, проговорила:   -- Папа все знает... Он такой добрый и так любит меня...   Матов совершенно растерялся и не находил слов для ответа. Да и что было отвечать? Войвод быстро разделся и прошел к себе в кабинет. Вера Васильевна порывисто бросилась к Матову на шею и шептала задыхавшимся голосом:   -- Милый... милый... Наконец-то мы вдвоем... да... О, как я измучилась!..   Она схватила его за руку и потащила к себе в комнату.   -- Вера Васильевна, это неудобно...-- пробовал сопротивляться Матов.-- Не следует злоупотреблять чужой добротой...   Вера Васильевна вдруг расхохоталась. Чужою добротой? Да ведь папа ее любит... Ах, какие все смешные, а этот Ник смешнее всех, потому что ничего не понимает. Ну, решительно ничего, как ничего не поняла Анненька, когда она разсказала ей все.   -- Нет, я в вашу комнату не пойду,-- заявил Матов, останавливаясь в дверях.-- Мы можем переговорить и здесь...   -- Да? Ты не хочешь видеть мою комнату?-- упавшим голосом спрашивала Вера Васильевна.   -- Я удивляюсь, как вы этого не можете понять...   -- Я все понимаю...   Она, пошатываясь, подошла к дивану и опустилась в него, как подкошенная. Потом она закрыла лицо руками. Матов стоял посредине комнаты и не знал, что ему делать и что говорить. Дверь в кабинет была открыта, и он видел спину стоявшаго у окна Войвода.   -- Вера Васильевна...-- заговорил вполголоса Матов, подходя к ней.   Она отняла руки, и он увидел счастливое, улыбавшееся лицо, выражение котораго заставило его отшатнуться: это лицо смотрело на него совершенно безумными глазами...   Матов вбежал в кабинет и молча указал Войводу на гостиную.   -- Что... что случилось?-- перепугался старик.   -- Там... она... она сошла с ума... Боже мой, за что?   Войвод спокойно вышел в гостиную и убедился своими глазами, что Матов был прав. Вера Васильевна продолжала сидеть на диване и, раскачиваясь из стороны в сторону, повторяла:   -- Папа, ты все знаешь... Папа,-- ты все знаешь...

-----