Обсидиановый храм

– И все же это не то, что меня беспокоит. Меня беспокоит, что несмотря ни на что, он пытался выбраться из мрака, в котором провел столько лет. Он создал Халсион. Это был его способ уединиться, отгородиться от всего мира, его безопасное убежище. Кроме того, я думаю, он построил его, чтобы обезопасить весь мир от него самого. Но затем он совершил ошибку – влюбился в меня. А я… меня поглотила жажда мести.

Внезапно она пристально посмотрела прямо в глаза Пендергаста.

– Понимаешь, мы две стороны одной и той же монеты, ты и я. Ты – по крайней мере, частично – превратил Диогена в монстра, которым он был. Я же теперь уничтожила хорошего человека, которым он с таким трудом пытался стать.

– Ты действительно веришь, что он говорил тебе правду? – мягко спросил Пендергаст. – Что он любил тебя? Что он оставил позади израненную и порочную часть своей души?

Констанс глубоко вздохнула.

– Он действительно оставил порочную часть своей души позади – настолько, насколько смог. Я не думаю, что он когда-нибудь сможет освободиться от нее – по крайней мере, полностью. И да: он любил меня. Он исцелил меня, он спас мне жизнь. Он поступил бы так же, даже если б я не согласилась остаться с ним на Халсионе. В те дни, что мы провели вместе… он не говорил бы такие слова, не делал бы подобных вещей, если б он не любил меня очень сильно.

– Я понимаю. – Пендергаст замялся. – И, прости мою грубость, но, что именно… хм… ты с ним сделала?

Констанс все также осталась сидеть в кресле. Несколько мгновений она не отвечала, но когда, наконец, заговорила, то ее голос прозвучал очень тихо:

– Алоизий, надеюсь, ты поймешь, если я попрошу тебя дать мне торжественное обещание никогда, никогда больше об этом не спрашивать.

– Конечно. Прошу простить мою бестактность. Последнее, что я хочу сделать, это вмешиваться в твои дела или каким-то образом огорчать тебя.

– Тогда все забыто.

За исключением того, что фактически это было не правдой. Во всяком случае, Констанс теперь выглядела более обеспокоенной и более возбужденной. Она вернулась к созерцанию огня, и разговор прервался. Только через несколько минут, она снова взглянула на Пендергаста.

– Есть кое-что, о чем Диоген сказал мне незадолго до твоего появления.

– Что именно?

– Он заметил, что мой сын – наш сын, его и мой – нуждается в большем, чем быть предметом почитания и девятнадцатым перевоплощением Ринпоче в отдаленном и тайном монастыре. Он всего лишь ребенок, и ребенок нуждается в родителях, а не в служителях, поклоняющихся ему.

– Ты уже навещала его, – заметил Пендергаст.

– Да. И ты знаешь, что? Монахи даже не сказали мне его религиозное имя. Они сказали, что это секрет, который должен быть известен только посвященным и никогда не упоминаться вслух, – она покачала головой. – Он мой сын, я люблю его… и я даже не знаю этого его имени.

Сейчас она часто и глубоко дышала.

– Я приняла решение остаться с ним.

– Еще один визит?

– Нет. Я буду жить с ним. В монастыре.

Пендергаст отложил книгу.

– Ты имеешь в виду, что покинешь Риверсайд-Драйв?

– Почему бы и нет?

– Потому что… – Пендергаст растерялся, – потому что мы…

Констанс резко поднялась.

– Что значит это «мы», Алоизий?

– Ты мне очень дорога.

– А я… я люблю тебя. Но в тот вечер в гостинице «Капитан Халл» ты ясно дал понять, что не отвечаешь мне взаимностью.

Пендергаст тоже начал вставать, но затем снова откинулся на спинку кресла. Он медленно провел рукой по лбу, и почувствовал, что его пальцы дрожат.

– Я… я тоже люблю тебя, Констанс. Но ты должна понять – я не могу позволить себе любить тебя в подобном смысле этого слова.

– Почему нет?

– Пожалуйста, Констанс…

– Почему нет, ответь ради Бога?

– Потому что это было бы неправильно… неправильно во всех смыслах. Констанс, поверь мне: я мужчина, я чувствую то же, что и ты. Но я твой опекун. Это было бы неправильно…

– Неправильно? – она рассмеялась. – С каких это пор ты заботишься о приличиях?

– Я ничего не могу поделать с тем, как меня воспитали, и с системой ценностей и нравов, которую прививали мне всю мою жизнь. И есть еще разница в возрасте…

– Ты имеешь в виду нашу разницу в возрасте в сто лет?

– Нет. Нет. Ты – молодая женщина, а я…

– Я не молодая женщина. Я женщина, которая уже прожила намного дольше, чем ты когда-либо проживешь. И я пыталась подавить эти потребности, эти желания, которые чувствует каждый человек, но у меня ничего не получилось, – теперь ее голос снова стал спокойным, почти умоляющим. – Разве ты не понимаешь этого, Алоизий?

– Понимаю. Но… – Пендергаст совершенно растерялся и неспособен был выразить свои мысли. – Я не очень хорош в отношениях и боюсь, что если мы… позволим себе то, что ты предлагаешь… что-то может пойти не так. И я больше не буду тем человеком, к которому ты обратишься и которого будешь уважать, как своего опекуна и своего защитника…

Затем последовало долгое молчание.